Самым знаменитым литературным объединением эпохи Августа, поистине воплощением «золотого века» римской культуры был, конечно же, кружок Мецената
[1576]. Этот замечательный человек, верный соратник и друг ещё Гая Октавия, сумел притом сохранить свою личную независимость, в отличие от Агриппы, буквально растворившегося в служении патрону. Он позволял себе не только не соглашаться с Августом, но порой и дерзить ему, при этом добиваясь признания императором справедливости своей дерзости. В то же время Меценат не притязал ни на какое формально особое положение при правителе Империи. Потомок этрусских царей, но при этом скромный римский всадник, он был чужд исканию должностей, о чём сообщает Веллей Патеркул
[1577]. Луций Анней Сенека, обращаясь к Нерону, писал: «Твой предок Август позволил Марку Агриппе уединиться в Митилене, а Гаю Меценату, не покидая города, жить настолько вдали от дел, как если бы он пребывал на чужбине»
[1578]. Меценат поменял местами понятия «дело» и «досуг». Досуг он сумел представить как служение высокой цели, потому делу по значимости не уступающим. Высокая же цель – покровительство поэтам
[1579]. В претворении её в жизнь Меценат преуспел, как никто в истории мировой культуры. Потому его имя как покровителя искусств навсегда стало нарицательным. Восхищаясь деяниями этого великого человека, не забудем о том, кто их сделал возможными и успешными, – об Императоре Цезаре Августе.
Звездой первой величины в объединении поэтов при Меценате стал, конечно же, Вергилий (70–19 гг. до н. э.). Выходец из севе-роиталийской Мантуи он в 15 лет приехал в Рим, дабы продолжить учёбу, начатую в Кремоне и Медиолане. Учился он у ритора Эпилия, учился много лет и, возможно, успел лично встретиться с одним из учеников этой же школы, который был моложе его на 7 лет и носил имя Гай Октавий. Известно, что в годы учёбы Вергилий завёл множество дружеских связей с соучениками, что обеспечило ему прочное положение в высшем обществе Рима. Возможно, именно личное знакомство и принадлежность к одной школе стали причиной того, что Гай Октавий, в дальнейшем Цезарь, а потом и Август, не просто от души покровительствовал Вергилию, но питал к нему личную приязнь
[1580]. Становление Принципата вызвало к жизни третью и главную поэму Вергилия «Энеиду». И дело было не только в том, что Август нуждался в произведении, которое бы связало величие римского народа и государства с его именем (Меценат поставил перед поэтом именно такую задачу), само время требовало поэмы, посвящённой происхождению Рима, историческим судьбам римлян и объясняющей достигнутое державой величие. Вергилий, искренне принявший новый государственный строй, был готов воплотить в своей поэзии эти идеи
[1581]. Сам курс Августа на восстановление и укрепление старо-римских духовных исторических традиций, обычаев, нравов вызывал у поэта желание воспеть славные подвиги предков, показать, как они, руководствуясь волею богов, претворили в жизнь их предначертания
[1582]. Если первая поэма Вергилия «Буколики» о радостях пасторальной жизни была во многом подражанием Феокриту, вторая – «Георгики», воспевшая труд землепашца, ставила его в один ряд с Гесиодом, то «Энеида» – это очевидный вызов Гомеру. Она исторически сводила на нет торжество ахейцев над троянцами, ибо потомки защитников Илиона по воле богов создадут город, превратившийся со временем во владыку мира и подчинивший себе в том числе и потомков ахейцев. Понятно, что основа поэмы должна была быть мифологической, но своей самостоятельной мифологии Рим не имел. Миф о троянском происхождении римлян греческого происхождения. Резко отличалась и ментальность эллинов и потомков Ромула. Греческие предания воспевают героев, как правило, божественного происхождения – полубогов. У римлян же – культ не мифических персонажей, а реальных предков. Потому римский патриотизм основан на отеческих заветах, пусть иные из предков и вымышлены. Но в глазах тех, кто считал себя их потомками, подлинность этих людей была неоспоримой. Вергилий был здесь в более сложном положении, нежели Гомер. Великий грек основывал своё творение на бесчисленных преданиях, уже не одно столетие в Элладе бытовавших. Вергилий должен был сам творить мифологию, соединяя её с действительной историей отечества. И греческая легенда о троянском происхождении римлян была скромным подспорьем. Мироощущение героев «Илиады» и «Одиссеи» и персонажей «Энеиды» резко отличаются друг от друга. Герои Гомера пусть и сражаются, мстя за обиду, всему ахейскому миру наглым троянским царевичем нанесённую, сами по себе глубоко эгоцентричны. Для них личная честь и личный успех – главное в жизни, важнее общего дела
[1583]. Ахиллес, горделиво обидевшись на Агамемнона, пребывает в своём шатре, что идёт на пользу троянцам в ущерб ахеянам. Но герой об этом даже не задумывается. Для Энея же будущее его народа важнее всего, ибо он по воле богов отвечает за его судьбу
[1584]. Собственные переживания для него вторичны, потому и не трогает его страшная судьба Дидоны… Его чувство долга, верность своему народу, почтение к богам, любовь к своей семье, прежде всего к отцу, – образец для римлян на все времена.
Для Августа «Энеида» имела особое значение ещё и потому, что его главный герой олицетворял собой начало рода Юлиев, представителем которого являлся сам принцепс, император, преобразователь государства, поднявший его на высшую ступень славы и могущества
[1585].
«Будет и Цезарь рождён от высокой крови троянской,
Власть ограничит свою Океаном, звездами – славу,
Юлий – он имя возьмёт от великого имени Юла,
В небе ты примешь его, отягчённого славной добычей
Стран восточных; ему воссылаться будут молитвы.
Век жестокий тогда, позабыв о сраженьях, смягчится,
С братом Ремом Квирин, седая Верность и Веста
Людям законы дадут; войны́ проклятые двери
Прочно железо замкнет; внутри нечестивая ярость,
Связана сотней узлов, восседая на груде оружья,
Станет страшно роптать, свирепая, с пастью кровавой»
[1586].
Здесь речь идёт о закрытых воротах храма Януса и о достигнутом мире, что не помешает поэту в дальнейшем поставить в заслугу Августу расширение пределов державы, явно не мирным путём достигнутое:
