В ходе новой уже идущей гражданской войны это был первый такой случай. В дальнейшем рабов станут использовать и иные военачальники. Антоний просто создал прецедент.
Цель Марка Антония была очевидна: за Альпами в Галлии он надеялся объединиться с войском Марка Эмилия Лепида. Тогда положение цезарианцев могло бы резко улучшиться. Правда, пока что и Лепид, чьи легионы стояли в Нарбоннской Галлии, и Луций Мунаций Планк, наместник бывшей «Косматой», а ныне Трансальпийской Галлии, и Гай Азиний Поллион, наместник Дальней Испании, демонстрировали свою лояльность сенату и в них был совершенно уверен Цицерон
[335]. Он, очевидно, получал соответствующие заверения. Но в этой гражданской войне, что вскоре станет нормальной её практикой, те или иные заверения в преданности той или иной стороне станут крайне ненадёжными.
Едва ли Лепид испытывал сколь-либо добрые чувства к сенатскому большинству оптиматов во главе с Цицероном: убийцы Цезаря и их сторонники в принципе не могли вызвать у него расположения, поскольку сломали ему блистательную перспективу быть начальником конницы в предстоящем великом походе диктатора на Восток. Но побитый под Мутиной Антоний тоже никак не располагал к союзу с ним. Объединяются с победителями или же с теми, кто демонстрируют свою силу и в состоянии побеждать. Потому Марк Эмилий Лепид предпочёл забыть и о былой дружбе, и о благодеяниях со стороны Антония. Вот почему тот, расположившись лагерем близ ставки Лепида, «увидел, что ни малейшего дружеского участия в Лепиде не встречает»
[336]. И вновь Антоний проявил и отвагу, и решимость, и знание настроений легионеров, не только ему подчинённых. Внешне отчаянным, но на самом деле глубоко продуманным и потому принесшим на деле полный успех поступком он сумел решительным образом переменить положение в свою пользу.
«С нечёсаными волосами, с длиной бородой, которая отросла после поражения, в тёмном плаще он подошёл к лагерю Лепида и заговорил с воинами. Многие были растроганы его видом и захвачены его речью, и Лепид, испугавшись, приказал трубить во все трубы, чтобы заглушить слова Антония».
[337] Рёв медных букцин, однако, не помог. Воины легионов Лепида стали выражать открытое сочувствие Антонию. Иные предлагали ему прямо двинуться на их лагерь, обещая принять его с распростёртыми объятьями, а Лепида даже убить. Антоний великодушно просил былого товарища не убивать. И, когда на следующий день его солдаты стали переправляться через реку, оба воинских стана разделявшую, то легионеры Лепида приветствовали Антония и даже в знак покорности ему стали разрушать свой лагерный вал.
Лепиду ничего не оставалось, как вспомнить о былой дружбе, представив всё предыдущее досадным недоразумением. Антоний со своей стороны постарался ничем не унизить Лепида, приветствовал его самым почтительным образом, именовал «отцом» и «императором». Такое внезапное единение двух виднейших цезарианцев радостно приветствовали легионеры обеих армий, становившихся теперь единым войском. А Антоний превращался в его безраздельного хозяина
[338]. На Мунация Планка произошедшее произвело столь сильное впечатление, что он быстро оставил свои колебания, долгое время его терзавшие: «Планк, отличавшийся вероломством, долго боролся с самим собою, мучаясь сомнениями, к какой партии примкнуть: то был пособником консула-десигната Децима Брута, своего коллеги, то писал письма, пытаясь продаться сенату, а потом предал и его»
[339]. Что ж, такие люди, как Луций Мунаций Планк для таких смутных времён персоны совсем не удивительные. А вот стойкий противник Цезаря, а затем и Антония, убеждённый сторонник республиканского правления, каковое для него действующий сенат олицетворял, Марк Ювенций Латеренс, осознав окончательно безнадёжность предотвратить объединение Лепида с Антонием, покончил с жизнью, пронзив себя мечом
[340]. Азиний Поллион, наместник Дальней Испании, колебаниями и сомнениями себя не утруждал, ибо всегда был твёрдым сторонником Цезаря, врагом Помпея и помпеянцев
[341]. Лояльность сенату была для него вынужденной мерой, а союз с цезарианцем Антонием целиком соответствовал его убеждениям.
Теперь военные возможности Антония резко возросли. «Итак, снова поднявшись на ноги и выпрямившись во весь рост, Антоний перевалил Альпы и повёл на Италию семнадцать легионов пехоты и десять тысяч конницы. Кроме того, в Галлии для сторожевой службы он оставил шесть легионов во главе с Варием, одним из своих приятелей и собутыльников, известным под прозвищем «Пропоец»
[342].
Едва ли, конечно, доблестный Варий заслужил доверие Антония и командование шестью легионами в такой важной провинции, как Трансальпийская Галлия, исключительно беззаветным служением римскому богу вина и винопития Либеру. Сам Антоний, как известно, этому был вовсе не чужд, но здесь он, должно быть, руководствовался тем, что Варий был из тех, к кому можно отнести слова И. А. Крылова: «По мне хоть пей, да дело разумей!»
Теперь Антоний и Лепид вместе обладали стотысячной армией – 17 легионов полного состава без ауксилиариев, которых было не менее 85 тысяч, да ещё и десятитысячная конница. А вот у их противника, преданного сенату Децима Брута дела шли всё хуже и хуже. Его попытка увести свои легионы из Италии в Македонию, чтобы там соединиться с армией Марка Брута, полностью провалилась. Из десяти легионов, которыми Брут располагал, четыре ушли к Антонию, шесть к Октавиану, чьи отношения с сенатом стремительно ухудшались. Верными Дециму Бруту сначала остались только триста всадников, да и те скоро разбежались, оставив своего военачальника всего с десятком спутников, что в условиях уже развернувшейся гражданской войны было охраной никакой! Вскоре Децим Брут был захвачен галлами-секванами и их предводитель, то ли Карен, как его именует Тит Ливий, то ли Камилл, как его называет Аппиан, по приказу Антония велел его убить
[343].
Теперь вернёмся к нашему герою. Его легионы продолжали стоять на северо-востоке Италии в Пицене. Октавиан не спешил переходить к решительным действиям, наблюдая за происходящими событиями и в Риме, и в Галлии. Нет, у него не было и уже не могло быть колебаний, в каком лагере находятся те, с кем он будет заключать союз. Полное торжество сената во главе с Цицероном, и в этом не могло быть уже ни малейших сомнений, означало приход к власти убийц Цезаря. Не хватало только одного – прибытия из Македонии легионов Марка Юния Брута. Пока его задерживали открывшиеся военные действия с фракийцами
[344]. Брут вёл их успешно, но переправить свои легионы в Италию возможности не имел. В то же время его ближайший друг и соратник Гай Кассий Лонгин, получивший от сената поручение вести войну с Публием Долабеллой, сумел, опираясь на расположенные в Сирии три легиона, целиком овладеть этой важной и богатейшей провинцией, «а Долабеллу, осаждённого в городе Лаодикее, принудил умереть»
[345]. Для Октавиана задержка легионов главных убийц Цезаря на Востоке была однозначно во благо. Утвердись они в Италии, у него не было бы ни малейших шансов сохранить своё только-только так успешно завоёванное место в римской политической жизни, да и саму жизнь.
