Последнюю угрозу воспринимать всерьёз Октавиан, разумеется, не мог. Если бы даже Антоний, сойдя с ума, попытался бы на такое противоестественное объединение сил пойти, то убийцы Цезаря – по-своему люди принципиальные – ни за что бы ему руки не протянули.
Но всё прочее было верно и убедительно. Октавиан получал наконец-то реальную возможность объединить все цезарианские силы. И с такой-то военной мощью можно и нужно было покончить с творцами кровавых мартовских ид и продолжить дело Цезаря. Пусть до поры до времени и при неизбежно совместном командовании и управлении.
Но прежде, чем перейти к конкретным действиям по объединению сил цезарианцев, Октавиан решил повысить свой политический статус. Республика осталась без консулов. Кому же ныне ими быть? В первую очередь, ему – Гаю Юлию Цезарю Октавиану! Понимая, насколько сенат и все враждебные цезарианцам силы будут потрясены такой заявкой и, ясное дело, ей решительно воспротивятся, Октавиан умело укрепляет свой престиж в армии, ему подчинённой. Легионерам он страстно объясняет, что именно сенат злодейски и коварно лишил их законных выплат и наград. Потому, лишь став консулом, он, законный наследник божественного Юлия, сможет исполнить всё то, что было завещано Цезарем его славным воинам. Только тогда будут щедро розданы земли ветеранам, появится множество новых колоний.
Самое главное, что слова сии вовсе не были ложью. Октавиан говорил легионерам чистую правду. Эмоциональность оценок и определений здесь ничего не меняла. Сенат реально не вознаградил войско за одержанную во славу и упрочение его власти победу, наследие Цезаря сенатское большинство изо всех сил стремилось похоронить. Только став консулом, Октавиан мог действительно все свои обещания выполнить. Хотя бы из естественного желания поддержать преданность себе армии. Вот поэтому собрание легионов и решило однозначно требовать от сената консульской должности для своего командующего. В Рим отправилась делегация из наиболее заслуженных центурионов добиваться высшей магистратуры Октавиану. И сам он при этом попытался всё же поискать поддержки в сенате. Возобновив переписку с Цицероном, молодой Цезарь предложил ему совместное консульство. Было бы потрясающее сочетание высших магистратов Республики: старейший, самый заслуженный римский политик и удивительно юный, но уже и авторитетный участник идущей в государстве политической борьбы
[358]. Цицерон поначалу заколебался. Соблазн был велик. Он мог ещё надеяться, что ему всё же удастся подчинить своему влиянию этого дерзкого наследника Цезаря. Но, при здравом рассуждении, Цицерон не мог не чувствовать обреченность для себя при таком союзе. У недавнего птенца стремительно выросли орлиные крылья. Его поведение после Мутинской войны сомнений в том не оставляло. Цицерон отказался
[359].
О дальнейших действиях Октавиана так повествует Светоний: «Консульство он захватил на двадцатом году, подступив к Риму с легионами, как неприятель, и через послов потребовав этого сана от имени войска; а когда сенат заколебался, центурион Корнелий, глава посольства, откинув плащ и показав на рукоять меча, сказал в глаза сенаторам: «Вот кто сделает его консулом, если не сделаете вы!»
[360] По другой версии, центурион, услышав отказ сенаторов дать консульство Октавиану, похлопал по мечу и сказал: «Вот, кто даст!»
[361] Цицерон, услышав это, обречённо сказал: «Если вы так просите, пусть он возьмёт его»
[362].
Получив от своего посольства такой ответ, Октавиан и стал действовать согласно словам Цицерона, которого на сей раз подобное послушание «божественного мальчика» никак не могло порадовать.
Сенат в очевидном отчаянии заметался. «Хватается, кто тонет, говорят, за паутинку и за куст терновый»
[363]. Таковыми сенаторам показались два легиона, расположенные в Африке. Они были срочно вызваны в Италию для защиты Рима от армии Октавиана. Всем, однако, было очевидно, что таких сил для противодействия войску, решительно шедшему на столицу с требованием консульства для «сына Цезаря», крайне недостаточно. Более того, легионы эти, оказавшись в Италии, не проявили ни малейшего желания биться со своими товарищами по оружию за сенат и при приближении армии Октавиана с энтузиазмом перешли на его сторону. В итоге молодой Цезарь «двинулся с войском на Рим и, поразив своим явлением прежних недоброжелателей, был избран консулом девятнадцати лет отроду»
[364].
В городе поначалу была паника. Многие боялись, что торжествующий Октавиан, опираясь на многочисленную и, безусловно, преданную ему армию, непременно учинит своим противникам кровавую расправу. Иные бежали из Рима, куда глаза глядят, иные надеялись, высказав победителю восторги по поводу его торжества, уцелеть и приспособиться к новым условиям. Цицерон, поддавшийся общему для близких ему по взглядам людей настроению, тоже покинул столицу, но вскоре вернулся, полагаясь, должно быть, что сумеет вопреки обстоятельствам договориться с Октавианом и как-то обеспечить для себя хотя бы простую безопасность. Приёма у молодого Цезаря ему пришлось добиваться. Когда же недавние «учитель» и «ученик» встретились, то ничего для себя утешительного славный оратор не услышал. Его великое искусство красноречия не смогло помочь вернуть утраченную дружбу. О таковой юный консул говорил с откровенно издевательской иронией, подчеркнув, что из «всех друзей» Цицерон соизволил явиться к нему последним
[365]. Так и не сумев до конца понять «божественного мальчика», несмотря на свой, казалось бы, колоссальный политический опыт, Цицерон в своём последнем письме Марку Юнию Бруту наивно выражал надежду, что сумеет удержать на своей стороне молодого Цезаря, пусть это и встречает сопротивление многих.
19 августа 43 г. до н. э. девятнадцатилетний Октавиан становится консулом. Его коллега – дальний родственник Квинт Педий. Он, несмотря на свой скромный плебейский род, также состоял в родстве с Гаем Юлием Цезарем, поскольку был сыном его старшей сестры Юлии, вышедшей замуж первым браком за его отца. Наконец-то потомки рода Цезарей оказались у власти!
Их первые же действия ни у кого не могли оставить сомнений в самом решительном повороте всей государственной политики в Республике. Прежде всего – праведная месть убийцам «отца»: все участники рокового заговора объявлены вне закона
[366]. Лучшей участью при таком постановлении могло быть изгнание, но в сложившейся ситуации все прекрасно понимали: смерть – единственно достойная кара! Были отменены все решения сената, направленные против цезарианцев и благоприятные для убийц диктатора. С Публия Долабеллы сняли объявление его «врагом отечества», что, впрочем, уже ничем не могло ему помочь… Тот же приговор был снят с Марка Антония и с Марка Эмилия Лепида, которого сенат также поспешил после его союза с Антонием назвать «врагом отечества». Октавиан открыто протянул руку остальным ревнителям дела Цезаря и, понятное дело, она не могла быть не принята. Не позабыл он и окончательно узаконить своё право быть Гаем Юлием Цезарем. Куриатные комиции наконец-то оформили законность и правомочность его усыновления, и он был внесён в родовые списки Юлиев
[367].
