Главным действом, разумеется, стало осуждение убийц Цезаря. Уголовное преследование назначалось «за убийство первого из должностных лиц в государстве». Было это совершенно справедливо и юридически безупречно обосновано. То, что государственная власть более года не изволила замечать убийства своего законного руководителя как тягчайшего преступления, с точки зрения государственных же интересов было противоестественно и создавало опаснейший прецедент на будущее. Месть Октавиана здесь не должно воспринимать как дело личное и родовую обязанность, но как государственно правильное и законное решение. К этому времени, как мы помним, уже понесли заслуженное наказание Требоний и Децим Брут, а ещё один цезареубийца, Базилл, был лишён жизни собственными рабами
[368].
Политика «божественного мальчика», завоевавшего при опоре на верные ему легионы высшую магистратуру государства и очевидное полновластье в Риме, ввергла в полное отчаяние главного идейного защитника доцезаревской республики Марка Туллия Цицерона. Он окончательно осознал совершенный крах всех своих надежд на спасение традиционной многовековой формы римской государственности. На его глазах Рим бесповоротно вступал в эпоху «утраченной республики» («res publica amissa»), грозившую полным забвением «mos maiorum» – нравов, завещанных предками
[369]. Обо всём этом он скорбел ещё при жизни Цезаря, но мартовские иды подарили ему великую надежду на возрождение столь любезной его сердцу и уму сенатской республики во главе с оптиматами – Цицерон ведь искренне считал её благом для Рима и римского народа. И вот – всё. Конец. Старик заметался. Ещё недавно он писал Бруту, что надеется сохранить своё влияние на Октавиана, как бы этому иные люди не противились, теперь же, когда политика юного консула проявила себя во всей своей ужасной для славного оратора красе, он был готов даже отречься от авторства своих «Филиппик». Это было отчаяние, граничащее с безумием, ибо толпы римлян внимали ещё совсем недавно его речам на форуме, когда Цицерон последний раз блистал своим несравненным красноречием. В Риме ему отныне делать было нечего, и он удалился в свои поместья. Но все они находились не слишком далеко от столицы, были хорошо всем известны и ни малейшей безопасности Цицерону не гарантировали. Сближение молодого Цезаря с уже объединившимися Антонием и Лепидом уже произошло, официальное его оформление было лишь делом времени. Ясно, что такой союз сулил их политическим противникам.
Самому Октавиану до заключения союза с Антонием и Лепидом довелось испытать жестокий удар судьбы, омрачивший ему торжество обретения консульства и власти в Риме. Внезапно скончалась его мать Атия. Ей было всего сорок три года. Отца Октавиан потерял в четыре года и едва ли мог помнить. Но мать была всегда рядом с ним, отдала все силы для достойного воспитания любимого сына. Да, она поначалу не одобряла его намерения вступить в борьбу за наследство великого диктатора. Трудно было ведь поверить в его грядущий успех! Но, увидев решимость сына, оценив разумность его первых действий, она горячо поддержала Октавиана, что, конечно же, его духовно подкрепило. Ведь был он не только горячо любимым, но и горячо любящим сыном. И вот такая потеря…
Молодой Цезарь достойно проводил мать в последний путь. Были устроены и пышные похороны, и игры в её память. Так в Риме традиционно хоронили выдающихся людей.
Октавиан был не первым римлянином, для которого большой успех совпал с великим горем. В далёком 168 г. до н. э. славный Луций Эмилий Павел одного из своих сыновей похоронил накануне своего триумфа в честь окончательной победы над Македонией, другого – сразу после триумфа
[370]… Но тяжкое горе не сломило его дух. Справился с жестоким ударом и наследник Цезаря.
Первые месяцы осени прошли в переговорах с Антонием и Лепидом. В ноябре настало время их личной встречи с Октавианом, предназначенной не просто для заключения союза, но и решающей дальнейшую судьбу всей великой Римской державы.
Встреча трёх, прямо скажем, соискателей высшей власти в Римской республике состоялась в ноябре 43 г. до н. э. Каждый из них прибыл к оговоренному месту во главе пяти легионов. Для непосредственной беседы выбрали небольшой островок на реке Лавинии близ Бононии (совр. Болонья в Италии). Вот как описывает их встречу Аппиан: «они направились каждый в сопровождении трехсот человек к мосту через реку. Лепид, пройдя вперед, осмотрел островок и сделал знак плащом, чтобы одновременно идти тому и другому. Они оставили стоять на мостах со своими друзьями триста человек, которых они привели с собой, двинулись к середине островка на обозримое со всех сторон место и все трое сели, причем Цезарь в силу своего звания занял место посередине»
[371].
Октавиан оказался в центре совещания, поскольку был консулом и его избрание таковым и Антоний, и Лепид однозначно признавали законным. Ведь консул Октавиан начал проводить политику, их полностью устраивающую. Встречались потому единомышленники-цезарианцы, «и так начинался союз во имя власти»
[372]. Этими словами Веллей Патеркул называл и былой союз Цезаря, Помпея и Красса, заключённый то ли летом, то ли осенью 60 г. до н. э., то ли в самом начале 59 г. до н. э.
[373]. Тогда, впрочем, это «трёхглавое чудище», как его в своей сатире поименовал Варрон, могло только мечтать о власти в весьма отдалённом будущем, при этом каждый из триумвиров мечтал по-своему. Ныне же их исторические наследники по тройственному союзу реально делили власть в Римской державе.
Непростые по понятным причинам переговоры шли два дня с утра до позднего вечера. Их итоги оказались следующими: Антоний, Лепид и Октавиан отныне на пять лет становились «triumviri rei publicae constituendae» – «триумвирами для наведения порядка в государстве». Титул диктатора был обойдён, поскольку Антоний для успокоения сената в своё время провёл решение должность эту, многих в Риме пугающую, упразднить навеки. Октавиан в связи с принятием должности триумвира складывал с себя уже ненужные ему в сложившейся ситуации консульские полномочия. Таковые на оставшуюся часть года должен был на себя взять Публий Вентидий Басс
[374]. Тот самый военачальник, который не так давно вёл три легиона на помощь Антонию мимо расположения войск Октавиана, тогда ещё формально подчинённого сенату. Именно через Вентидия молодой Цезарь передал Антонию многозначительный упрёк в том, что тот не понимает их общей пользы
[375].