Отметим, что описание действий убийц Цезаря в восточных провинциях, где они утвердились согласно постановлению сената, по сути, соответствует исторической правде. Ни Брут, ни Кассий в способах добычи средств для войны за «восстановление попранной республики» ничем не брезговали и многие города и области реально терроризировали.
Далее римлянам объясняли, что война с «заморскими» врагами будет вестись в их же интересах. Потому не могут же триумвиры не позаботиться о прочном тыле в Италии, где, увы, враги дела Цезаря наличествуют и вполне способны ударить в спину войскам новой «законной власти». Не забыли сочинители объявления своего исторического предшественника по проведению проскрипционного террора Луция Корнелия Суллу. С одной стороны, они уверяют квиритов, что от их проскрипций пострадает меньше людей, чем от того диктатора, которого якобы сами римляне прозвали «счастливым». Тут же, однако, сообщается о неизбежности наличия у троих правителей большего числа врагов, нежели у одного. Предупреждены римляне и о грядущих страданиях, причём сильных, во время предстоящих кровавых событий, что немедленно заставляет усомниться в заявленном намерении триумвиров карать только «самых закоренелых».
Наконец, издевательски звучат слова «в добрый час», ибо сразу же после них Аппианом описаны страшные подробности грянувших расправ, не оставляющих сомнений, что в Риме и Италии пролились потоки крови: «И вот тотчас же, как во всей стране, так и в Риме, смотря по тому, где каждый был захвачен, начались многочисленные неожиданные аресты и разнообразные способы умерщвления»
[402].
«Прорвалось наружу вдруг все то, что до тех пор таилось внутри; произошла противоестественная перемена с сенаторами, консулами, преторами, трибунами, кандидатами на все эти магистратуры или состоявшими в этих должностях: теперь они бросались к ногам своих рабов с рыданьями, называли слугу спасителем и господином. Печальнее всего было, когда и такие унижения не вызывали сострадания»
[403].
Первыми жертвами террора стали те, кто ещё исполнял обязанности магистратов. Плебейского трибуна Сальвия не спасла его должность, по закону священная и неприкосновенная. Впрочем, за девяносто лет до этого средь бела дня в Риме убили знаменитого трибуна Тиберия Гракха, были потом и иные подобные случаи. Триумвиры сразу же показали, что опираются на худшие примеры римской истории. И неудивительно, поскольку в самом объявлении о проскрипциях и близко не было какого-либо упоминания о почтении к законам. Говорилось лишь о «справедливости». В понимании, разумеется, самих учредителей репрессий.
Следующим из магистратов погиб претор Минуций. Отряд убийц обнаружил его на форуме, когда он председательствовал в народном собрании! При приближении солдат ему удалось скрыться, но ненадолго: убийцы сумели его обнаружить и покончить с ним.
Ещё один действующий претор Анналис и бывший претор Тураний погибли из-за предательства родных сыновей. Достойный пример для римской молодёжи!
Веллей Патеркул, описывая проскрипции триумвиров, приводит следующую жуткую статистику: «Участь всего этого времени никто не смог достойно оплакать, тем более никто не смог выразить словами. Однако примечательно следующее: наивысшей к проскрибированным была верность у жён, средняя – у отпущенников, кое-какая – у рабов, никакой – у сыновей. Настолько трудно людям медлить с осуществлением надежд!»
[404] Как говорится, комментарии здесь излишни.
Из множества погибших самым знаменитым человеком был, конечно же, Марк Туллий Цицерон. Отряд его убийц возглавлял военный трибун Попилий. Когда-то Цицерон защищал его в суде от страшного обвинения в отцеубийстве. Убил ли он действительно своего отца – неизвестно, но блистательно проведённая Цицероном защита добилась для Попилия полного оправдания. И вот она благодарность! Непосредственная «честь» убить беззащитного старика досталась центуриону Герению, но это не сделало действий Попилия менее безнравственными. Отрубленную голову Цицерона и его правую руку, которой он писал свои беспощадные «филиппики», доставили Антонию. Тот, увидев голову своего врага, воскликнул: «Теперь казням конец!»
[405] Получается, Антонию прежде всего была нужна голова Цицерона, остальные жертвы после свершившейся расправы над славным оратором стали ему даже ни к чему… Лепид, как мы помним, ещё и извинился перед сенаторами за проскрипции… Значит, хуже всех себя проявил Октавиан. Собственно, о том и писал Светоний.
Самый спорный до сих пор момент – роль Октавиана в гибели Цицерона. Так ли уж он был «принуждён» давлением старших коллег, и прежде всего Антония, «сдать» своего совсем недавнего покровителя и благодетеля, или же у него для этого были свои причины? Думается, можно согласиться с таким мнением одного немецкого историка: «Октавиан запятнал себя смертью Цицерона и не достоин оправдания за участие в ужасном злодействе. Этот факт не могут изменить античные свидетельства о том, что Октавиан якобы сопротивлялся убийству. Столь же мало в этом преуспели и современные попытки его оправдать»
[406]. Одно из новейших описаний действий молодого Цезаря в деле Цицерона звучит так: «Октавиан приказал обязательно покончить с унизившим его Цицероном»
[407].
Вообще-то прямых доказательств наличия такого приказа молодого триумвира нет. В нём, пожалуй, и необходимости-то не было: уж больно здесь старался Марк Антоний. Но свои причины стремиться покончить со старым политиком у Октавиана, конечно же, были. Прежде всего, они изначально принадлежали к непримиримым политическим лагерям. Октавиан – наследник Цезаря, не скрывавший, что месть его убийцам – его священный долг. Цицерон же – духовный вождь убийц диктатора. Он от такового «звания» никогда не отрекался. Первая встреча Октавиана и Цицерона, как мы помним, закончилась впустую. Было бы странно, если бы убеждённейший противник установления единовластия в Риме, почитавший Цезаря погубителем римской свободы, был бы счастлив от знакомства с непонятно откуда свалившимся наследником убиенного «тирана» и грядущим мстителем за него. Октавиан, разумеется, об этой своей цели из осторожности не говорил. Но Цицерон прекрасно понимал, что наследник диктатора ничего кроме ненависти к его убийцам испытывать не может, а по обычаю должен ещё и мстить. Сблизила их на время лишь общая неприязнь к Антонию. Цицерон увидел в «божественном мальчике» противовес вождю цезарианцев и возможность раскола их рядов. Октавиану же его собственный конфликт с Антонием (тоже претендентом на наследие Цезаря) не оставил выбора. Приходилось действовать по извечному принципу: враг моего врага – мой друг! Не мог быть ни искренним, ни прочным такой союз. Цицерон надеялся задействовать молодого Цезаря в своих интересах, не только личных, а для спасения традиционной сенатской республики, где власть в руках оптиматов. Конечно, он понимал, что у «мальчика» есть и свои намерения, его целям решительно противоположные. Но полагал: юнца можно приручить, использовать, а там уж посмотрим, куда его деть… Собственно, после Мутины, когда сенат вообразил, что Антоний сокрушён навсегда, осталось только добить его, Цицерон себя подобным образом и повёл. Его ядовитая шутка, из которой, напомним, следовало, что Октавиану неплохо бы помочь вознестись на небеса, не оставляет сомнений в подлинном отношении оратора к «божественному мальчику» из его дивного сновидения… Октавиан «шутку» понял и немедленно затаил злобу на своего недавнего покровителя и политического наставника. Потому, едва ли пришлось Антонию так уж долго и настойчиво его уговаривать «сдать Цицерона». Сам Антоний был ослеплён злобой за беспощадные и большей частью клеветнические «филиппики» в его адрес, за настойчивость Цицерона в объявлении его «врагом отечества». А вот Октавиан… Несмотря на свою молодость человек не эмоциональный. Страсти в нём никогда не бушевали. Удивительную для своего возраста расчетливость он уже проявил. Так вот, будучи неплохо образованным, понимал ли он уже тогда, кто такой Цицерон для Рима, его истории и культуры? Должно быть, всё-таки осознавал, если так постарался всю вину за гибель славного оратора и мыслителя переложить на одного Антония. И сделал это достаточно умело!
