У Антония же (Октавиан, как легко можно понять, только присутствовал в стане армии триумвиров, но ничего не решал) дела, несмотря на разгром легионов Кассия и гибель их полководца, были вовсе не хороши. Продовольствия в лагере оставалось в обрез, и подвоз его, как выяснилось, в ближайшее время не ожидался. Если на суше триумвиры чувствовали себя всё ещё уверенно, то на море обозначился полный перевес флота «республиканцев». Триумвиры ожидали серьёзного подкрепления из Италии: к ним должны были прибыть два полных легиона, две тысячи солдат преторианских когорт и четырёхтысячная конница. Немалое подспорье в сложившемся пока неясном в перспективе противостоянии. Но вот приходит убийственное известие: корабли Брута совершенно разгромили флот триумвиров в Ионическом море и практически весь его пустили на дно. Лишь немногие уцелели, но сколь-либо значимой силы они собой уже не являли. Морское сражение случилось одновременно с первой битвой на Филиппийских полях, но, по счастью для триумвиров, они-то получили эту весть, а вот Брут о морской победе своих сторонников не ведал. Когда некий перебежчик из стана Антония сообщил «республиканцам» о победе их флота, то его словам не поверили и подняли на смех, решив, что он просто пытается расположить к себе новых товарищей по оружию
[454].
Вторая битва у Филипп произошла 23 октября 42 г. до н. э., спустя двадцать дней после первой. Настроение Марка Юния Брута в канун сражения было не из лучших. Он знал, что его конница не слишком горит желанием сражаться и всё время озирается на пехоту. Ему доносили о возможной измене отдельных отрядов, да он и сам некоторых подозревал… Удивительно, но и приказ начать бой Брут отдал, когда сам увидел акт измены одного из лучших кавалеристов своей армии, славного своей отвагою и многократно награждённого некоего Камулата. Тот ускакал в расположение войск Антония прямо на глазах у Брута, находясь до этого едва ли не рядом с ним.
Начало битвы, однако, казалось, сулило «республиканцам» успех. Брут, сам командовавший правым флангом своей армии, сумел опрокинуть левый фланг войск триумвиров, причём, та самая конница, в преданности которой он сомневался, прекрасно себя проявила, умело поддержав пехоту. Но, увы, это оказался не только первый, но и последний успех «республиканцев» или, как они сами себя называли – «liberatores» («борцов за свободу»). Их центр не выдержал мощной атаки войск Антония, левый их фланг также был разгромлен. Теперь легионы триумвиров ударили в тыл войск Брута. Исход сражения был решён.
Кому принадлежит честь победы над последними защитниками «римской свободы», а, вернее, сенатской олигархии поздней Республики – споров быть не может. Это Марк Антоний
[455]. Во втором сражении Октавиан даже формально не принимал участия, привычно сказавшись больным. Впрочем, если он действительно три дня сидел в болоте после первого сражения, то при его слабом здоровье заболеть было не мудрено. Можно только представить себе, как должен был испытанный доблестный воин Антоний презирать этого юнца, в самом жалком виде прибежавшего в его стан после позорного поражения от меньших сил противника, а теперь перед решающей схваткой в очередной раз своевременно захворавшего!
Итак, благодаря военному таланту Марка Антония битва при Филиппах стала посмертной победой божественного Юлия
[456], торжеством его дела.
Печальной оказалась судьба вождя «liberatores» Марка Юния Брута. Следуя примеру Кассия, он покончил с собой. Тело Брута, бросившегося на меч, было найдено. Согласно Плутарху, Антоний распорядился достойно похоронить доблестного врага. Тело Брута он велел обернуть в самый дорогой из своих плащей, а урну с пеплом покойного отправить его матери Сервилии
[457].
Светоний и Дион Кассий, однако, сообщают об иной судьбе останков последнего борца за «римскую свободу». По сведениям Светония, Октавиан велел отсечь голову мёртвого Брута и отправить её в Рим, чтобы там бросить к ногам статуи Цезаря
[458]. Именно так ему виделся последний акт отмщения за убийство диктатора. Дион Кассий же пишет, что близ города Диррахия на побережье Ионического моря корабль, везущий этот мрачный трофей, попал в бурю и пошёл ко дну
[459].
Если верны сведения Светония и Диона Кассия, то поведение Октавиана следует признать недостойным. Глумиться над телом мёртвого врага у римлян всегда считалось проявлением варварской дикости. В обращении с пленными триумвиры также вели себя по-разному. Антоний лишь велел казнить Гортензия – непосредственного убийцу своего родного брата Гая. К остальным же явил великодушие. А об Октавиане Светоний сообщает, что «вымещая свою ярость на самых знатных пленниках, он еще и осыпал их бранью. Так, когда кто-то униженно просил не лишать его тело погребения, он, говорят, ответил: «Об этом позаботятся птицы!» Двум другим, отцу и сыну, просившим о пощаде, он приказал решить жребием или игрою на пальцах, кому остаться в живых, и потом смотрел, как оба они погибли – отец поддался сыну и был казнен, а сын после этого сам покончил с собой. Поэтому иные, и среди них Марк Фавоний, известный подражатель Катона, проходя в цепях мимо полководцев, приветствовали Антония почётным именем императора, Октавию же бросали в лицо самые жестокие оскорбления»
[460].
Нельзя не признать, что Октавиан своим поведением и во время сражения на Филиппийских полях, и отношением к телу погибшего Брута, и обращением с пленными показал себя во всех смыслах отвратительно. Даже не соблюл многовековой римской традиции уважения к доблести поверженного врага! Конечно, Филиппы доставили ему слишком много огорчений! По молодости он, похоже, ещё не научился сдерживать худшие свои эмоции и прятать самые дурные черты своей натуры. К сожалению, полномочия триумвира, каковых его жалкое поведение на войне вовсе не лишало, позволяли ему все самые скверные свои настроения проявлять. Внутренняя его жестокость, способность ею даже упиваться, впервые вырвавшиеся у него наружу в страшные дни проскрипций, проявились вновь. Но в первом случае все триумвиры были по-своему «хороши». Здесь же наследник Цезаря явно проигрывал на фоне Антония.
Главного триумвиры на Филиппийских полях достигли: силы противников цезарианцев были повержены навсегда. Да, это не стало окончанием гражданской войны. Но она перешла отныне совсем в иную плоскость. Теперь друг другу будут противостоять противники, стремящиеся к одной и той же цели – к единовластию. Провозглашаемое «Восстановление Республики» воспринималось всеми триумвирами менее всего как возврат к былому господству сенатской олигархии. Их идеалом мог быть только Цезарь и единовластное правление. О форме этого правления никто из них, естественно, пока задумываться не мог – сначала надо было обрести заветное единовластие, а уж затем действительно навести государственный порядок в Республике. Как это будет происходить, пока никому не могло быть ясно. Хотя каждый из триумвиров, конечно же, желал оказаться единственным победителем, используя свои сильные стороны. У Антония таковыми были военный талант и популярность в войске, Филиппийскими полями подкреплённая. Октавиан – главный наследник божественного Юлия и его божественный же потомок.
