Тем временем отношения Октавиана с солдатами оставались непростыми. Обычно он, учитывая сложность положения, старался не замечать наглости и дерзости славных воинов. Но временами не выдерживал. Так однажды некий легионер в театре в его присутствии прошёл на места, предназначенные для сословия всадников, что было очевидным нарушением установленных правил посещения театра в Риме. На это обратили внимание зрители, и Октавиан счёл, что спустить солдату такую демонстративную наглость – уронить себя в глазах публики. Потому он велел дерзкого воина из театра выставить. Известие об этом заурядном, в общем-то, происшествии дошло до солдат, и те оскорбились за своего товарища по оружию. Как всегда в подобных случаях бывает везде и во все времена, немедленно появились ужасающие слухи. Стали говорить, что Октавиан то ли велел бросить безвинного солдата в тюрьму, то ли вообще приказал его убить. Когда триумвир вышел из театра, то уже целая толпа легионеров окружила его и потребовала показать им этого воина, какового многие считали убитым. Солдат вскоре появился, но протестующие немедленно решили, что его просто привели из тюрьмы. Тот честно рассказал, как было дело, однако, его возмущённые «произволом триумвира» товарищи по оружию оказались разочарованы такой обыденностью происшествия. Они заявили, что он просто лжёт, выгораживая Октавиана, получив соответствующий приказ, и даже стали поносить его как «изменника общему делу»
[478].
Вскоре после этого легионеров созвали на Марсово поле, где должны были объявить об очередном наделении землёй. Объявлять об этой отрадной новости должен был лично Октавиан. Воины из понятного нетерпения стали собираться на указанном месте ещё с ночи. К утру Марсово поле было заполнено солдатами, жаждущими, как они это понимали, своей заслуженной награды, участием во многих и многих войнах обретённой. Октавиан, однако, задерживался. Очередной раз из-за нездоровья. Солдаты же, уставшие его ждать, стали негодовать, полагая, что он медлит из неуважения к ним. Раздражение легионеров быстро нарастало, и вскоре пролилась кровь. Преданный молодому Цезарю центурион Ноний стал резко порицать негодующих воинов, напоминая им о долге повиновения своему командующему, и справедливо указал, что задержка его прибытия на Марсово поле связано с нездоровьем, но никак не с пренебрежением к ним. Легионеры подвергли Нония осмеянию, но, увы, этим дело не ограничилось. Пресытившись ругательствами, озлобленные солдаты принялись метать в центуриона камни. Несчастный пытался спастись бегством, но за ним устремилась погоня. Он попробовал уйти от преследования, бросившись в Тибр, но его из воды быстро достали – солдаты хорошо плавали – и убили. Растерзанный труп честного воина с умыслом швырнули на дорогу, по которой должен был прибыть Октавиан
[479].
Это трагическое происшествие немедленно стало известно в городе, и друзья триумвира советовали ему ни в коем случае не появляться перед разъярёнными легионерами, но «отступить перед этим безумным натиском»
[480]. Но Октавиан, отдадим ему должное, совершенно не растерялся в такой не просто сложной, но и крайне опасной для его жизни ситуации. Справедливо рассудив, что его неявка на Марсово поле только усилит озлобление солдат, он решительно и, скажем прямо, мужественно предстал перед толпой. Положение было предельно рискованное: вкусившая первую кровь озлобленная масса легионеров при первом же его неверном движении или неосторожном слове могла легче лёгкого отправить Октавиана вслед за несчастным Нонием… Искать даже тени сохранившегося почтения к его статусу триумвира и военачальника не приходилось. И вот здесь молодой Цезарь доказал, что, если он и лишён дара полководца на поле боя, то нрав своих солдат он, тем не менее, отлично знает, настроение их понимает и умеет подбирать нужный ключик к их сердцам.
Убийство Нония он представил как трагическую случайность, виновны в каковой лишь немногие неразумные, потерявшие, что называется, голову от злобы. Стал убеждать солдат в дальнейшем быть осторожнее, не допускать, чтобы несколько безумцев могли творить подобные злодейства. После такого вступления Октавиан немедленно «произвёл раздачу земель, предложил, чтобы за наградами приходили те, кто их достоин, и дал подарки также и некоторым, не заслужившим их, сверх их ожиданий»
[481].
Эффект выступления и последующих действий триумвира превзошёл все ожидания. Солдатская масса немедленно раскаялась в своём неправедном отношении к Октавиану и устыдилась столь недостойного римских воинов поведения. Легионеры дружно сами себя осуждали и изъявляли абсолютную преданность своему военачальнику. Они даже обратились к нему с просьбой расследовать дело об убийстве центуриона Нония и строго наказать повинных в нём. Наказание, кстати, могло быть только одно – смертная казнь. Октавиан, однако, как мы помним, человек, очень даже склонный к жестокости, на сей раз благоразумно явил исключительное великодушие. Он сказал, что виновные ему известны, но пусть суровым наказанием для них станет осознание своей вины и осуждение такого ужасного поступка их боевыми товарищами. Тут уже легионеры напрочь позабыли о своих недавних мятежных настроениях и стали возглашать здравицы Октавиану. Ещё бы, ведь к прощению их вины триумвир с замечательной щедростью добавил превышавшие их ожидания подарки.
Что ж, молодой Цезарь в крайне непростой и чреватой роковыми последствиями ситуации проявил себя на уровне, достойном божественного Цезаря. Тому тоже приходилось сталкиваться с недовольством солдат, даже с их мятежами. Но он всегда их успокаивал, не доводя дела до решительных мер, приводящих к неизбежному кровопролитию. Однажды Гай Юлий Цезарь сумел погасить буйные настроения своих легионеров одним-единственным словом, обратившись к ним «квириты», то есть, «римские граждане», вместо обычного для военачальника обращения «воины».
Справедливости ради скажем, что у Октавиана в описываемом случае положение было много сложнее. Солдаты его были куда более разъярены, да и сам триумвир не имел у них того авторитета, что был у его великого родственника. На Марсовом поле любые слова бы его не спасли, да и сами легионеры были не те, что у Цезаря. Долгие годы гражданских войн сильно повлияли на мироощущение солдатской массы, на их понимание чувства долга, восприятие военачальников, дисциплины. Аппиан замечательно описал причины, как он это назвал, «тогдашнего безначалия»
[482]:
«Причинами его было и то, что полководцы занимали свои должности по большей части, как это бывает в период междоусобных войн, не на основании выборов, а также и то, что войска набирались не по установленным издревле воинским спискам и не для нужд всей родины, служили не для общественного блага, а в интересах только тех, кто их в войска зачислял; да и им они служили, подчиняясь не силе закона, а потому, что их привлекали данные отдельными лицами обещания; и сражались они не против врагов всего государства, а против врагов отдельных лиц, не против чужеземцев, а против равноправных с ними сограждан. Все это подорвало воинскую дисциплину: солдаты считали себя не столько отправлявшими военную службу, сколько помощниками своих начальников на основе личного расположения, личного желания и полагали, что и правители нуждаются в них в личных своих интересах. Переход на сторону неприятеля, считавшийся прежде совершенно недопустимым, в это время даже удостаивался даров; так и поступали солдаты в громадном числе, а некоторые из знатных людей считали, что переход из одной партии в другую, совершенно ей подобную, не представляет собой «перебежки». Партии же были действительно вполне схожи, и никогда ни та, ни другая из них не занимала сама по себе враждебного положения в отношении римского государства как такового. Скорее предводители обеих партий представляли себе дело так, будто все они содействуют благу родины, и это в свою очередь облегчало такие «перебежки»: везде оказывалось возможным служить на пользу родине. Предводители понимали это положение и мирились с ним, зная, что они солдатами управляют не в силу закона, а скорее путем их задабривания. Таким образом, все войско было готово к смуте и к анархии, к неповиновению возглавлявшим смуту вождям»
[483].
