Вскоре стало известно о возвращении легионов Октавиана в Центральную Италию. Мятежные вопли Тиберия Клавдия Нерона из Неаполя триумвиру должны были быть известны. Что для того, кто издавал их, должно было иметь самые печальные последствия. Опыт Перузии сомнений в этом не оставлял. Потому семья несостоявшегося мятежного вождя была вынуждена обратиться в бегство. Люди Октавиана уже почти настигли беглецов, но, по счастью, тем всё же удалось тайно пробраться на корабль
[564]. Обстоятельства бегства и удивительные последующие судьбы его участников так ярко описаны Веллеем Патеркулом, что стоит его рассказ полностью процитировать: «Кого может удивить переменчивость судьбы и превратность дел человеческих? Кто может надеяться на обладание противоположным тому, что он имеет? Кто не боится обратного тому, что он ожидает? Ливия, дочь знатного и мужественного человека Друза Клавдиана, по происхождению, честности и красоте первая из римлянок (ее мы впоследствии увидели супругою Августа, а после причисления Августа к богам – его жрицей и дочерью, бежала тогда от оружия Цезаря, своего будущего супруга, с будущим сыном Цезаря Тиберием Цезарем на руках, двух лет от роду, будущей опорой империи, и, спасаясь от солдатских мечей, с единственным спутником, чтобы надёжнее скрыть бегство, по бездорожью достигла моря и была переправлена в Сицилию»
[565].
Во владениях Секста Помпея Клавдиев встретили по-разному. Самому юному гостю – ещё не достигшему двух лет Тиберию сестра Секста Помпея подарила плащ, пряжку и золотые медальоны-буллы
[566]. Надо полагать, что и мать ребёнка встретили приветливо. Но вот глава семьи приёмом оказался недоволен. Сам правитель острова встречи его не удостоил. Права на положенные претору фасции за ним не признали
[567]. Надо сказать, справедливо не признали, ибо срок преторских полномочий Тиберия Клавдия Нерона уже истёк. Отказ же Секста Помпея принять беглого мятежника, думается, объясняется предельно просто: а кого, собственно, он представлял, кроме самого себя? Да никого! Зачем же победоносному флотоводцу, не так давно в Мессанском проливе пустившему на дно флот триумвира Октавиана, каковым командовал один из его ближайших соратников Сальвидиен, воссоздателю морской Сицилийской державы тратить своё время на беседы с откровенным неудачником, за которым никто и ничто не стоит? Доблестный Секст поступил верно, а Клавдию некого было винить в непочтительности к себе, кроме самого себя. От огорчения Нерон решил покинуть негостеприимный остров и отправился в Ахайю, в Грецию, где была сфера влияния уже другого триумвира – Антония. Обосновалась семья в древней Спарте, поскольку лакедемоняне были клиентами рода Клавдиев и потому обязаны были явить гостеприимство
[568].
Теперь пора вспомнить о Марке Антонии, славном сокрушителе легионов Брута и Кассия, чьё пребывание в Александрии явно затянулось. И здесь нельзя не согласиться с жёсткой характеристикой Плутарха, данной поведению триумвира в эти месяцы: «Антоний был увлечён до такой степени, что позволил Клеопатре увезти себя в Александрию – и это в то самое время, когда в Риме супруга его Фульвия, отстаивая его дело, вела войну с Цезарем, а парфянское войско действовало в Месопотамии, и полководцы царя уже объявили Лабиена парфянским наместником этой страны и готовились захватить Сирию. В Александрии он вел жизнь мальчишки-бездельника и за пустыми забавами растрачивал и проматывал самое драгоценное, как говорит Антифонт, достояние – время»
[569].
Мы уже видели, как Антоний откровенно прозевал целую гражданскую войну в Италии. Он в таковой не участвовал, младшего брата не поддерживал, призывами супруги пренебрегал и в результате утратил в триумвирате своё господствующее в военной силе положение. Мало того, что дерзкий мальчишка отобрал у него целую Галлию с легионами, в ней находившимися, так ещё и в Испании утвердился!
[570] По счастью, иные соратники Антония отстаивали его интересы много лучше его самого. Брошенные Планком, бежавшим вместе с Фульвией из Италии, войска не растерялись и немедленно избрали себе достойного командующего – Публия Вентидия Басса, верного сторонника Марка. Другой также верный военачальник – Азиний Поллион – не только сохранил в порядке свои легионы, но сделал Антонию просто роскошный подарок: вступив в переговоры с Гнеем Домицием Агенобарбом, чей флот господствовал на Адриатике и в Ионическом море. Он добился привлечения славного флотоводца к союзу со своим патроном. Более того, они сообщили Антонию об этом исключительно выгодном в военном отношении для него решении и, не дожидаясь ответа от увязшего в александрийских утехах Марка, «стали подготовлять для него удобную высадку и собирать по Италии продовольствие, как бы если бы он тотчас же и должен был явиться»
[571].
И что же Антоний? Он всю зиму так и оставался в египетской столице. Прибывших к нему от ветеранов послов он там же задержал, согласно Аппиану, как бы скрывая свои намерения
[572]. Чем же так был занят триумвир зимой начавшегося 40 г. до н. э.? Свидетельствует Плутарх: «Пересказывать все его многочисленные выходки и проказы было бы пустою болтовнёй, достаточно одного примера. Как-то раз он удил рыбу, клёв был плохой, и Антоний огорчался, оттого что Клеопатра сидела рядом и была свидетельницей его неудачи. Тогда он велел рыбакам незаметно подплывать под водою и насаживать добычу ему на крючок и так вытащил две или три рыбы. Египтянка разгадала его хитрость, но прикинулась изумлённой, рассказывала об этом замечательном лове друзьям и приглашала их поглядеть, что будет на другой день. Назавтра лодки были полны народу, Антоний закинул лесу, и тут Клеопатра велела одному из своих людей нырнуть и, упредивши рыбаков Антония, потихоньку насадить на крючок понтийскую вяленую рыбу. В уверенности, что снасть не пуста, Антоний вытянул лесу и под общий хохот, которым, как и следовало ожидать, встретили «добычу» все присутствующие, Клеопатра промолвила: «Удочки, император, оставь нам, государям фаросским и канопским. Твой улов – города, цари и материки»
[573].
Слова Клеопатры были справедливы. Пока триумвир забавлялся в Александрии, безрадостные для него вести пришли как с Запада, так и с Востока. Бесславное для Луция и Фульвии окончание Перузинской войны едва ли его удивило. А вот весть о том, что парфяне во главе с римским перебежчиком Квинтом Лабиеном, сыном соратника Брута и Кассия Тита Лабиена и царевичем Пакором, сыном царя Парфии Орода II «покоряют Азию от Евфрата и Сирии до Лидии и Ионии»
[574] потрясла его. И что было самым обидным, Пакор уговорил царя напасть на римские владения в Сирии именно потому, что располагал точными сведениями: Марк Антоний, в объятьях Клеопатры пребывая, предпочёл услады любви делам государственным
[575]. Это было для триумвира крайне унизительно. Ведь он после победного исхода сражений на Филиппийских полях полагал именно себя наследником великих планов Цезаря на Востоке. И направился-то он туда как раз ради будущей победной войны с парфянами
[576]. Но встреча в Тарсе с Клеопатрой переменила и его планы, и его пути.
