Теперь вернёмся к событиям на юго-восточной оконечности Италии, где войска и флот Антония вкупе с вооружёнными силами Гнея Домиция Агенобарба осаждали Брундизий
[593].
Октавиан, очередной раз переболев – хворь на несколько дней задержала его в Канузии, – тут же двинулся в Апулию. Пока ещё перевес в легионах был на его стороне, но насколько он был прочен? В армии Антоний, увы, был много более популярен и уважаем. Октавиан, конечно, имел немалый кредит доверия и даже почтения как наследник божественного Юлия, носящего славное имя, но личного авторитета доблестного и победоносного военачальника у него не было, и быть не могло. Это, правда, уже не отражалось на уровне командования войсками. Молодой Цезарь, окончательно осознав, что как от военного руководителя от него «нет никакой пользы, кроме вреда», научился замечательно использовать полководческие таланты своих соратников. Вспомним Перузинскую войну, победоносно завершённую для него стараниями Марка Випсания Агриппы и Квинта Сальвидиена Руфа. А вот Антония почитали как раз за личную доблесть и полководческий дар. Можно вспомнить, как после Филипп недавний враг триумвиров Марк Фавоний и другие приветствовали доблестного Марка как императора, а наследника Цезаря осыпали жестокими оскорблениями. Памятуя об этом, Октавиан мог испытывать неуверенность и сомневаться в надёжности своих войск, среди каковых ныне немало было легионов, ранее подчинённых Антонию. Не зря ведь ещё ранее он передал шесть явно «проантониевских» легионов Лепиду. Пребывая в Африке, они не могли прийти на помощь своему кумиру. Но и в остальных войсках симпатий к Антонию было предостаточно. Тот же Агриппа не мог этого не знать. Потому и задумался над скорейшим примирением триумвиров! Вследствие этих причин Октавиан не решился атаковать армию Антония, осадившую Брундизий, ограничившись обустройством лагеря напротив города, где и «стал выжидать дальнейшего хода событий»
[594].
Антоний, хотя войска его благодаря прорытому рву и построенной стене, перерезавшей полуостров, где находился Брундизий, могли спокойно отразить нападение легионов Октавиана, решил всё же вызвать подкрепление из Македонии, где у него оставались немалые силы. Более того, до их подхода Антоний, дабы смутить противника, велел своим военным и грузовым судам имитировать прибытие поддержки из-за моря. Корабли с вечера, когда уже темнело, незаметно для войск Октавиана отходили в море. А днём на глазах противника подплывали к стану Антония в полном снаряжении, изображая подкрепления, из Македонии прибывающие. Настоящие же подкрепления тоже подходили и у осаждающих Брундизий появились осадные орудия. Огорчили, правда, Антония вести об успешных действиях Марка Агриппы против Секста Помпея, но вскоре его взбодрил личный успех. Узнав о движении на помощь Октавиану Сервилия во главе полуторатысячного отряда всадников, он, имея в своём распоряжении только четыреста конных воинов, сумел в результате неожиданного ночного нападения пленить противника. Захваченных воинов Сервилия во главе с ним самим Антоний торжественно доставил в свой лагерь под Брундизием. Этот небольшой, но блистательный успех – пленение врага, имеющего почти четырёхкратное превосходство – очередной раз подтвердил в глазах войска славу непобедимости, обретённую Антонием после сражений на Филиппийских полях
[595].
Тем временем в ход пошла солдатская дипломатия. Поначалу, подходя к стенам лагерей противника, легионеры обеих армий высказывали обоюдные претензии. Воины Антония попрекали солдат Октавиана в неблагодарности своему командующему, спасшему и их самих, и их незадачливого полководца в войне с Брутом и Кассием. В свою очередь легионеры-«октавианцы» обвиняли «антонианцев», что те сами нарушили мир и пришли драться с ними. Более того, вошли в союз с убийцей божественного Юлия Агенобарбом и общим врагом триумвиров Секстом Помпеем. Вскоре, однако, выяснилось, что в легионах Октавиана солдаты вовсе не забыли доблести Марка Антония, а в его легионах с уважением относятся к наследнику Цезаря. Вот потому-то твёрдым намерением всех солдат является примирение обоих главнокомандующих. На всякий случай, правда, были и оговорки: если Антоний продолжит военные действия, то воинам Октавиана всё же придётся против него сражаться…
В те же дни о необходимости примирения триумвиров заговорили и в войсках Агриппы. Солдаты прямо заявляли, что пошли за ним лишь для того, чтобы Октавиан и Антоний помирились. Более того, Агриппе пришлось услышать и совсем уже тревожные слова о нежелании подчинённого ему войска биться против армии победителя на Филиппийских полях… В таких условиях мирное соглашение становилось для Октавиана наилучшим исходом случившегося противостояния.
Колебания в войсках наследника Цезаря имели ещё одно, прямо скажем, неожиданное последствие. В тайные переговоры с Антонием вступил Квинт Сальвидиен Руф. Наместник Галлии, командующий бывшими легионами Калена, совсем недавно подчинёнными Антонию, был, очевидно, обеспокоен отношением своих солдат к вспыхнувшей войне между триумвирами. Октавиан, конечно же, позаботился об очищении легионов от людей Антония, сменив, как уже говорилось, в них всё военное руководство, но на настроение солдатской массы это могло оказать совсем противоположное влияние… Потому Сальвидиен, то ли на всякий случай, то ли предполагая неизбежное торжество Антония в начавшемся противостоянии, решился завязать отношения с противником своего не просто патрона, но и ближайшего друга с самых юных лет. Да, вместе с Марком Випсанием Агриппой Квинт Сальвидиен Руф входили в число самых испытанных друзей Гая Октавия. Меценат в число таковых вошёл несколько позже. Теперь же Сальвидиен тайно обещал Антонию вновь передать ему бывшие его легионы и, соответственно, всю Галлию от Пиренеев до Рейна. Это была уже прямая измена не просто своему главнокомандующему (в условиях гражданской войны такие неожиданные переходы не редкость), но и предательство ближайшего друга, что никогда прощено быть не может.
Но вскоре выяснилось, что Сальвидиен сильно поспешил. Триумвиры вступили в переговоры о примирении. Поспособствовало этому и известие, пришедшее из Греции. В городе Сикионе от внезапной жестокой болезни скоропостижно скончалась супруга Марка Антония Фульвия. Предполагали, и, думается, не без оснований, что столь печальному исходу её хвори поспособствовали огорчения последнего времени. Самого Марка смерть его законной супруги расстроила. Он принял это известие близко к сердцу, поскольку чувствовал перед ней свою вину
[596]. В то же время обе стороны не могли не воспринять уход из жизни этой незаурядной женщины с облегчением. Ибо он позволял легче разрешить политическое, а теперь уже и военное противостояние.
Настроения легионов, требовавших заключения мира между триумвирами, были вполне естественны. Римская держава и народы Италии крайне устали от гражданских войн. А ведь именно армии предстояло вновь лить кровь в возобновившемся конфликте, смысл какового был решительно невнятен для солдатской массы. Благородное мщение цезарианцев за убийство великого человека и недопущение к высшей власти его убийц – это было ясно и выглядело делом справедливым. А вот схватка между двумя вождями борцов за дело божественного Юлия – нечто совсем иное. Не годится лить римскую кровь не в державных, а в сугубо личных интересах. В Перузинской войне Луций Антоний всё же обещал населению Италии некий земельный передел и, более того, даже восстановить старую добрую форму правления, канувшую в омут гражданских войн. А у стен Брундизия сами триумвиры нарушили ими же заключённый такой долгожданный мир! Потому и справедливы были требования солдат.
