Друзья триумвиров, другие посредники на переговорах, предвидя, возможно, такой грустный финал Брундизийского мира, постарались предотвратить вероятный роковой поворот отношений между Антонием и Октавианом. Было сочтено за благо породнить их и тем самым укрепить вновь обретённую дружбу. И вот здесь, что называется, «ко времени» скончался Гай Клавдий Марцелл, консул 50 г. до н. э. – последнего мирного года Римской республики. А женат-то он был на единокровной сестре Октавиана Октавии. Она была дочерью Анхарии, первой жены их общего отца, а Гай – сыном его второй жены – Атии. Брат и сестра были замечательно дружны.
Когда посредники предложили Октавиану обручить только-только овдовевшую сестру с Марком Антонием, тоже «своевременно» овдовевшим, то он немедленно дал своё согласие
[605]. Антоний не возразил и тут же выразил готовность вступить в новый брак. «Когда обе стороны изъявили своё согласие, все съехались в Рим и отпраздновали свадьбу, хотя закон и запрещал вдове вступать в новый брак раньше, чем по истечении десяти месяцев со дня смерти предыдущего мужа; однако сенат особым постановлением сократил для Октавии этот срок»
[606].
Счастливый новобрачный – в Риме его новую жену называли «чудом среди женщин»
[607] – от дел государственных отнюдь не отвлёкся и немедленно решил судьбы двух человек: Мания и Сальвидиена. Маний, в своё время открывший Фульвии связь Антония с Клеопатрой и потому во многом ставший зачинщиком Перузинской войны, был убит. Что до Сальвидиена, то Антоний изобличил его предательское поведение перед Октавианом. Конечно, с нравственной точки зрения к доблестному Марку можно предъявить немало претензий, но он отнюдь не был лишён понятия о чести. Измена другу – бесчестнейший поступок. Антоний не пожелал им воспользоваться к своей выгоде, а, когда появилась возможность изобличить предателя перед тем, кому тот изменил, он её не упустил. Можно, конечно, предположить, что Антоний «сдал» Сальвидиена Октавиану, чтобы тем самым ослабить силы очередной раз обретённого друга, а втайне остающегося преопасным соперником в будущем. Но как-то в это не верится. Из коварства Антоний мог наоборот, скрывая предательство Руфа, продолжить с ним тайную переписку и когда-нибудь использовать это в своих интересах. Октавиан немедленно принял слова Антония к сведению. Он спешно вызвал Сальвидиена к себе для крайне срочной и важной личной встречи, обещая затем вновь отпустить его к легионам, бывшим под командованием Руфа и стоявшим на берегах нижнего течения реки Родан (совр. Рона во Франции). Но приехавший к своему главнокомандующему Сальвидиен в Галлию не вернулся… То ли он по приказу Октавиана был просто убит, то ли принуждён к самоубийству
[608].
Наступивший мир радовал и армию, и весь римский народ. Однако заметного улучшения в жизни Италии не произошло. Помпей, раздосадованный тем, что его триумвиры не пригласили на переговоры, решил не только не прекращать военные действия, но и развернуть их с новой силой
[609]. Блокада берегов Италии продолжалась, продовольствия не хватало, цены на продукты в Риме поднялись выше некуда. Главное, все в столице и Италии понимали, чьих рук это дело. Но, что прелюбопытно и прискорбно для триумвиров, римское общественное мнение винило в нарастающих бедах не Секста Помпея, а тех, кто оказались не способными с ним договориться. Особо возмущал всех Октавиан. Ему пришлось испытать в эти дни ещё одну жестокую обиду от сицилийского владыки. Военачальник молодого Цезаря Гален поначалу стремительным натиском сумел вернуть под власть триумвира Сардинию, ранее Помпеем захваченную. Но отважный флотоводец Секста Менодор, подтянув подкрепления, Галена с острова вновь изгнал
[610]. Теперь и Сицилия, и Сардиния, и Корсика прочно контролировались войсками Помпея. Помимо этого флот его не только господствовал в Тирренском море, но, главное, не позволял подвозить продовольствие из Африки, где прозябал со своими легионами, но без значительного флота Марк Эмилий Лепид. Третий триумвир, получается, не мог оказать помощи Италии. Тем более обидно, что в Африке-то хлеба было предостаточно.
Возможен был иной выход из сложившегося крайне бедственного положения: быстрая и решительная победа над зарвавшимся островным правителем и освобождение морей от его пиратского, по сути, флота. Антоний в этом намерении стал даже поощрять Октавиана. Но вот беда: война всегда требует больших затрат, а с деньгами в Риме было скверно. Вновь введённые поборы средств не принесли. Более того: «Приказ этот встречен был взрывом негодования в народе, сердившимся на то, что после того, как истощена общественная казна, ограблены провинции, обременили и Италию поборами, податями, конфискациями и все это не на ведение внешних войн и не на расширение пределов государства, а на личную вражду из-за власти, откуда и пошли проскрипции, убийства, общий голод, а теперь хотят лишить и последних средств. Собравшаяся толпа подняла шум, бросала камнями в тех, кто не хотел к ней присоединиться, грозила разграбить и сжечь их дома; и это продолжалось до тех пор, пока всё множество народа не пришло в возбуждение»
[611].
Увлечённые налаживанием отношений, укреплением таковых новым переделом ответственности за провинции державы триумвиры выпустили из внимания собственно римский народ. Более того, они решительно не поняли его истинных настроений, предложив никуда не годный с точки зрения простых римлян способ решения продовольственной проблемы. Люди требовали примирения триумвиров с Секстом Помпеем, что немедленно наполнило бы и Рим, и всю Италию продовольствием. Ведь было откуда и было что везти. А эти предлагают затеять новую войну, каковая неизвестно сколько продлится, чем закончится и для которой народу предложено отдать последнее, что у него пока ещё сохранилось… Вот и произошёл взрыв. Центр Рима был заполнен разъярённой толпой. Начинался настоящий погром
[612]. Накал событий приближался к крайней точке. Отдадим должное решимости и мужеству Октавиана. С немногими друзьями и малочисленной охраной он отважно приблизился к буйствующей толпе и, оказавшись в середине её, обратился с речью, пытаясь таким образом оправдать свои действия. Но его появление только ещё больше разъярило толпу. Камни посыпались уже и на триумвира. Октавиан был ранен. Должно заметить, что ему крупно повезло. То ли камни были малы, то ли метавшие их меткостью не отличались, но ведь дело могло завершиться много хуже: пущенный крепкой рукой увесистый камушек, угоди он в висок молодого Цезаря, оставил бы мировую историю без императора Авгкста… По счастью, на помощь пришёл Антоний. Толпа в него камни не кидала, видя в нём сторонника мира с Помпеем. Но, когда стало ясно, что он пришёл выручать коллегу-триумвира, то досталось и ему. Как человек военный доблестный Марк не растерялся и немедленно принял против бунтующей толпы самые жёсткие, вернее сказать, жестокие меры: на улицы Рима были выведены войска. Вооружённые солдаты получили приказ действовать предельно решительно, убивая мятежников без разбора. Беда была ещё и в том, что людям, стеснённым стенами домов, бежать-то было некуда. И число погибших оказалось значительным.
