Три месяца спустя после свадьбы с Октавианом Ливия родила второго своего сына, вошедшего в историю под именем Друза Старшего. Злоязычные римляне не оставили событие без солёных шуток. Немедленно был пущен стишок: «Счастливые родят на третьем месяце»
[669].
Сама свадьба Октавиана и Ливии состоялась 17 января 38 г. до н. э. Проходила она весьма необычно. По традиции на брачную церемонию должен был сопровождать её отец. Но такового на свадьбе быть не могло. Отец Ливии Друзиллы Марк Ливий Друз Клавдиан на Филиппийских полях сражался на стороне Брута и Кассия
[670]. Когда дело римской свободы было проиграно, то Клавдиан, следуя примеру своих полководцев, покончил с собой в лагерной палатке
[671]. Замена родителю была найдена немедленно и оказалась удивительной: сопровождал невесту её совсем недавний муж Тиберий Клавдий Нерон. Присутствующих на свадьбе столь необычное обстоятельство немало забавляло. На пиршестве гостям прислуживали отроки, одетые, вернее, раздетые и изображавшие купидонов. Они также, согласно обычаю, должны были отпускать в адрес присутствующих солёные, а порой и просто непристойные шутки
[672]. Так вот, один из таких мальчиков-купидончиков, указывая Ливии на её недавнего супруга, возлежавшего на пиршественном ложе на другом конце стола, спросил так, чтобы слышали все: «Почему ты здесь, женщина, когда муж твой там?»
[673] Шутка соответствовала духу свадьбы и потому должна была только повеселить и гостей, и жениха с невестой. В народе же эта свадьба, с удивительными обстоятельствами, ей предшествовавшими, могла способствовать только ещё большему росту не чуждого римлянам злоязычия. И не только по поводу уже упомянутого чудесного появления на свет трёхмесячного младенца. Но вот, если свадьба Октавиана и Ливии скорее позабавила добрых римлян, то организованное молодым Цезарем тайное пиршество, прозванное в народе «пиром двенадцати богов», вызвало совсем иные оценки – крайне неодобрительные. Тайный характер пира совсем не помешал тому, что все подробности его получили самую широкую известность и, по словам Светония, «были у всех на устах». Суть пирушки, главным лицом на каковой являлся, понятное дело, сам Октавиан, была следующей: на ложах в триклинии возлежали шестеро мужчин и столько же женщин. Изображали они, надо полагать: Зевса – Юпитера, Ареса – Марса, Гефеста – Вулкана, Посейдона – Нептуна, Гермеса – Меркурия и Аполлона, а также богинь: Геру – Юнону, Деметру – Цереру, Афродиту – Венеру, Артемиду – Диану, Афину – Минерву и Гестию – Весту. Как выглядели эти «боги» на пиршестве – сведения не сохранились. Но можно обратиться к «Метаморфозам» Апулея, где описано представление, участники которого изображали тех же олимпийских богов, не всех, правда: «Вот показался прекрасный отрок, на котором, кроме хламиды эфебов на левом плече, другой одежды нет, золотистые волосы всем на загляденье, и сквозь кудри пробивается у него пара совершенно одинаковых золотых крылышек; кадуцей указывает на то, что это Меркурий. Он приближается, танцуя, протягивает тому, кто изображает Париса, позолоченное яблоко, которое держал в правой руке, знаками передаёт волю Юпитера и, изящно повернувшись, исчезает из глаз. Затем появляется девушка благородной внешности, подобная богине Юноне: и голову её окружает светлая диадема, и скипетр она держит. Быстро входит и другая, которую можно принять за Минерву: на голове блестящий шлем, а сам шлем обвит оливковым венком, щит несёт и копьем потрясает – совсем как та богиня в бою.
Вслед за ними выступает другая, блистая красотою, чудным и божественным обликом своим указуя, что она – Венера, такая Венера, какой была она ещё девственной, являя совершенную прелесть тела обнажённого, непокрытого, если не считать лёгкой шёлковой материи, скрывавшей восхитительный признак женственности. Да и этот лоскуток ветер нескромный, любовно резвяся, то приподымал, так что виден был раздвоенный цветок юности, то, дуя сильнее, плотно прижимал, отчётливо обрисовывая сладостные формы. Самые краски в облике богини были различны: тело белое – с облаков спускается, покрывало лазурное – в море возвращается. За каждой девой, изображающей богиню, идет своя свита: за Юноной – Кастор и Поллукс, головы которых покрыты яйцевидными шлемами, сверху украшенными звёздами (но близнецы эти тоже были молодыми актёрами). Под звуки различных мелодий, исполнявшихся на флейте в ионийском ладу, девушка приблизилась степенно и тихо и благородными жестами дала понять пастуху, что, если он присудит ей награду за красоту, она отдаст ему владычество над всей Азией. С тою же, которую воинственный наряд превратил в Минерву, была стража – двое отроков, оруженосцев войнолюбивой богини, Страх и Ужас; они пританцовывали, держа в руках обнажённые мечи. За спиною у неё – флейтист, исполнявший дорийский боевой напев, и, перемежая гуденье низких звуков со свистом высоких тонов, игрой своей подражал трубе, возбуждая желание к проворной пляске. Нетерпеливо встряхивая головою, она выразительными жестами, резкими и стремительными, показала Парису, что если он сделает ее победительницей в этом состязании красавиц, то станет героем и знаменитым завоевателем.
Но вот Венера, сопровождаемая восторженными криками толпы, окружённая роем резвящихся малюток, сладко улыбаясь, остановилась в прелестной позе по самой середине сцены; можно было подумать, что и в самом деле эти кругленькие и молочно-белые мальчуганы только что появились с неба или из моря: и крылышками, и стрелками, и вообще всем видом своим они точь-в-точь напоминали купидонов; в руках у них ярко горели факелы, словно они своей госпоже освещали дорогу на какой-нибудь свадебный пир. Стекаются тут вереницы прелестных невинных девушек, отсюда – Грации грациознейшие, оттуда – Оры красивейшие, – бросают цветы и гирлянды, в угоду богине своей сплетают хоровод милый, госпожу услад чествуя весны первинами. Уже флейты со многими отверстиями нежно звучат напевами лидийскими. Сладко растрогались от них сердца зрителей, а Венера, несравненно сладчайшая, тихо начинает двигаться, медленно шаг задерживает, медлительно спиной поводит и мало-помалу, покачивая головою, мягким звукам флейты вторить начинает изящными жестами и поводить глазами, то томно полузакрытыми, то страстно открытыми, так что временами только одни глаза и продолжали танец. Едва лишь очутилась она перед лицом судьи, движением рук, по-видимому, обещала, что если Парис отдаст ей преимущество перед остальными богинями, то получит в жены прекрасную женщину, похожую на нее самое. Тогда фригийский юноша от всего сердца золотое яблоко, что держал в руках, как бы голосуя за её победу, передал девушке»
[674].
Описанное Апулеем действо представляло суд Париса. Пир же Октавиана и его гостей был посвящён прелюбодеянию богов. Куда более вольная тема! Вот что об этом сообщает Гай Светоний Транквилл в биографии «Божественный Август»: «Его тайное пиршество, которое в народе называли «пиром двенадцати богов», также было у всех на устах: его участники возлежали за столом, одетые богами и богинями, а сам он изображал Аполлона. Не говоря уже о той брани, какою осыпал его Антоний, ядовито перечисляя по именам всех гостей, об этом свидетельствует и такой всем известный безымянный стишок:
