Предстоящая встреча имела чрезвычайно важное значение для всех триумвиров, ибо 31 декабря 38 г. до н. э. истекал срок действия Второго триумвирата. Требовалось новое узаконенное соглашение, продлевающее полномочия триумвиров на следующие пять лет. Потому отношение и Антония, и Октавиана к предстоящему событию было самым серьёзным. Любопытно, что Марка Эмилия Лепида как равноправного партнёра они, похоже, совсем сбросили со счетов. На встречу его не пригласили. Октавиан, хорошо помнивший, сколь непростыми были переговоры в Брундизии осенью 40 г. до н. э., к новой встрече с заклятым другом и коллегой привлёк мощные интеллектуальные силы. Верный Меценат, ранее добившийся у Антония согласия на повторение переговоров в Брундизии и вернувшийся в Рим, вновь отбыл в Апулию. Его сопровождала целая свита людей, чьи имена говорят сами за себя. Путешествие ближайшего сподвижника Октавиана и тех, кого он решил привлечь к предстоящим переговорам, нам подробно известно благодаря великому Горацию Флакку, принявшему в нём участие.
Путь поэта в число друзей наследника Цезаря был далеко не прост. Сын либертина, уроженец провинциального городка Венузия на стыке Лукании и Апулии, он в начале гражданской войны между триумвирами и последними республиканцами был на стороне Брута и Кассия. В их армии даже удостоился высокого звания войскового трибуна, каковых в легионе было шесть. Таковыми обычно назначались дети сенаторов и всадников. Потому для сына вольноотпущенника это была большая честь. Бился он и при Филиппах, но славы на поле боя не сыскал. Более того, Гораций в своих стихах вспоминал, как бежал с поля боя, бросив щит. По римским представлениям, это было постыдным проявлением трусости. В дальнейшем он – то ли раскаялся в своём «республиканизме», то ли просто понял его обречённость. В гражданской жизни после войны Гораций добывал себе средства к существованию, будучи скрибой (писцом) в квестуре (финансовом ведомстве). Начал писать стихи, и вскоре был замечен старшим поэтом-собратом Вергилием. Тот и ввёл его в круг Мецената в 38 г. до н. э. И вот Гораций удостоился чести вместе со своим покровителем отправиться на свою малую родину и далее в Брундизий для участия в важнейшем событии римской политической жизни. Это путешествие поэт описал в «Пятой сатире». Вот как оно начиналось:
«После того, как оставил я стены великого Рима,
С ритором Гелиодором, учёнейшим мужем из греков,
В бедной гостинице вскоре Ариция нас приютила»
[701].
Двигались Гораций и его спутники неспешно:
«Мы свой переезд разделили
На два; но кто не ленив и спешит, те и в день проезжают»
[702].
Наконец, путешественники:
«Вновь протащились три мили и въехали в Анксур, который
Издали виден, красиво на белых утёсах построен.
Здесь Мецената с Кокцеем мы поджидали приезда.
Оба отправлены были они с поручением важным;
Оба привыкли друзей примирять, соглашая их пользы»
[703].
Вскоре Гораций и Гелиодор дождались будущих главных переговорщиков:
«Прибыл меж тем Меценат; с ним Кокцей и с ним же Фонтей,
Муж во всем совершенный; он был Антонию другом,
Как никто не бывал»
[704].
Собирающийся состав интеллектуального и дипломатического подспорья Октавиану был, бесспорно, впечатляющ: Меценат, один из творцов (если не главный!) Брундизийского соглашения 39 г. до н. э., Луций Кокцей Нерва, ближайший друг Антония, Фонтей Капитон и, наконец, знаменитый ритор Гелиодор и уже ставший известным поэт Гораций. Вскоре же, продолжая путешествие, Меценат со товарищи получили ещё одно интеллектуальное подкрепление:
«Самый приятнейший день был за этим для нас в Синуэссе;
Ибо тут съехались с нами – Вергилий, и Плотий, и Варий,
Чистые души, которым подобных земля не носила
И к которым сильнее меня никто не привязан!
Что за объятия были у нас и что за восторги!
Нет! Покуда я в здравом уме, ничего не сравняю я с другом!»
[705]Дорога продолжалась. Порой путники проводили ночи в наилучших условиях:
«А миновавши корчмы Каудиума, несколько выше
Приняты были Кокцеем мы – в прекраснейшей вилле»
[706].
Но вот в Беневенте из-за неискусного повара пришлось им самим тушить занимавшийся пожар:
«Прямо оттуда поехали мы в Беневент, где хозяин,
Жаря нам чахлых дроздов, чуть и сам не сгорел от усердья;
Ибо, разлившись по кухне, огонь касался уж крыши.
Все мы, голодные гости и слуги все наши, в испуге
Бросились блюда снимать и тушить принялися»
[707].
За Беневентом начинались места, с детства Горацию прекрасно памятные:
«Отсюда
Видны уж горы Апулии, мне столь знакомые горы!
Сушит горячий их ветер. – Никогда б мы на них не взобрались,
Если бы не взяли отдых в соседственной Тривику вилле;
Но и то не без слёз от дыма камина, в котором
Сучья сырые с зелёными листьями вместе горели»
[708].
Для Горация тяжкий горный подъём и слёзный ночлег усугубились ещё и обманом со стороны весёлой девицы, пообещавшей поэту любовное свидание, но на таковое не пришедшей:
«Здесь я обманщицу-девочку прождал, глупец, до полночи;
И, наконец, как лежал на спине, в таком положеньи
Я неприметно заснул и во сне насладился любовью»
[709].
После такого вдвойне обидного ночлега:
«Двадцать четыре потом мы проехали мили – в повозке»
[710].
В дальнейшем путешественники намучались из-за размытых дождями дорог, посетили ряд попутных городов и, наконец:
«Так в Брундизиум кончился путь, и конец описанью»
[711].
В Брундизии, однако, встреча триумвиров и соответственно намеченные переговоры, на каковые явился Меценат со столь представительной свитой, не состоялись. Неожиданно власти города отказались принять Марка Антония, прибывшего к берегам Италийским во главе могучего флота из трёхсот судов
[712]. Это был откровенно недружественный жест со стороны Октавиана, прямо противоречивший его же предыдущим действиям. Ведь именно он был инициатором новой встречи, он посылал к Антонию Мецената, он же назначил и место, уже как бы традиционное. Конечно, пассивность Секста Помпея, помощь друзей и ряда городов в восстановлении флота, известия о блистательных успехах Марка Агриппы в Галлии и его предстоящем возвращении в Италию – всё это вернуло Октавиану уверенность в своих силах. Это, очевидно, брундизийским негостеприимством он и желал продемонстрировать правителю римского Востока. Но ведь и Антоний мог похвалиться успехами. И немалыми. Не говоря уж о победах Публия Вентидия Басса над парфянами, чьи действия блестяще продолжил наместник Сирии Сосий, Канидий победил поочерёдно армян, иберов и альбанов, достигнув гор Кавказа. Так что у доблестного Марка были основания для серьёзнейшего раздражения. В то же время он никак не менее Октавиана нуждался в новом соглашении. Прежде всего, в продлении триумвирских полномочий. Здесь наблюдался общий интерес. Кроме того, если у молодого Цезаря ощущалась крайняя нехватка боевых кораблей после жестокой конфузии под Мессаной, то Антонию нужны были дополнительные сухопутные войска. Для начала большой войны с Парфией, после минувшей кампании неизбежной, требовалась более значительная армия, нежели та, каковой он располагал. И Марк имел все законные основания требовать содействия коллеги-триумвира. Ведь, согласно предыдущим договорённостям, Антоний наравне с Октавианом мог набирать легионы на землях Италии. Но правил-то Италией не он… А поскольку наследник Цезаря никак не был заинтересован, чтобы в его владениях люди Антония формировали армию, то, вопреки всем соглашениям, Октавиан этому на деле препятствовал. Но, с другой стороны, и он не мог обойтись без поддержки могучих морских сил Марка. В итоге обоюдно необходимая встреча коллег-триумвиров состоялась в Таренте, и новые договорённости были достигнуты.
