Действия триумвира произвели столь сильное впечатление, что ему, вопреки статусу патриция, обретённому в качестве наследника Цезаря, были присвоены полномочия народного (плебейского) трибуна (tribunicia potestas)
[782]. С этого времени Октавиан обрёл трибунскую неприкосновенность (sacrosanctitas)
[783]. Официально в титулатуру уже Императора Цезаря Августа пожизненная трибунская власть будет включена в 23 г. до н. э.
Те, кто даровал триумвиру трибунскую власть, возможно, полагали, что это побудит его отказаться от иных властных полномочий. Но здесь они сильно просчитались! О своей главной цели – единовластии – внучатый племянник божественного Юлия не забывал никогда. Но он понимал значимость и трибунских полномочий, и неприкосновенности, почему таковые и станут впоследствии одними из главных столпов его власти в Римской империи. Да уже и почести, которые Октавиан получил после победы над Секстом Помпеем, вполне справедливо можно счесть достойными всесильного диктатора, а не республиканского магистрата
[784]. Потому верно полагать 36 г. до н. э. поворотным моментом и в деятельности самого Гая Юлия Цезаря Октавиана, и в пропаганде её достижений в сторону формирования будущего Принципата Императора Цезаря Августа и его официальной идеологии
[785].
Изображения Октавиана отныне стояли во всех городах рядом с местными богами
[786].
Глава V
Решающая схватка за единовластие
В Италии воцарился долгожданный мир. Её берегам более не грозили жестокие набеги сицилийских пиратов, наконец-то, окончательно ушла в прошлое морская блокада, обрекавшая Рим и Апеннины на полуголодное существование. Покончено было с бегством рабов, которое немало разоряло множество владельцев сельских вилл. Большинство беглецов удалось вернуть законным хозяевам. Триумвир в качестве правителя стал проявлять себя наилучшим образом, избавив страну от разбоев и грабежей. Как в добрые старые времена возродилось местное самоуправление, римляне были счастливы обретению вновь отеческих законов и нравов… Соратник Октавиана Меценат, прекрасно понимая историческую значимость свершающихся перемен, поощряет своих друзей-поэтов восславить в стихах возврат к мирным трудам. И они от души откликнулись на призыв своего покровителя, откликнулись глубоко искренне всем своим божественным даром. Вергилий приступает ко второй своей великой поэме. Первая – «Буколики» – была посвящена пастушеской идиллии – теме для Рима не самой привычной, во многом являвшейся подражанием эллинской поэзии Феокрита (315–300–260 гг. до н. э.). Вторая поэма – «Георгики» по праву считается самым совершенным произведением этого великого поэта
[787]. Она посвящена Италии и воспевает мирный труд земледельца:
«Как урожай счастливый собрать, под какою звездою
Землю пахать, Меценат, и к вязам подвязывать лозы
Следует, как за стадами ходить, каким попеченьем
Скот разводить и каков с бережливыми пчёлами опыт,
Стану я здесь воспевать…»
[788]Поэт приветствует родную землю, горячо любимую Италию:
«Здравствуй, Сатурна земля, великая мать урожаев!
Мать и мужей! Для тебя в искусство славное древних
Ныне вхожу, приоткрыть святые пытаясь истоки.
В римских петь городах я буду аскрейскую песню.
Свойства земли изложу, – какое в какой плодородье,
Цвет опишу, и к чему различные почвы пригодней.»
[789].
Сравнивая Италию с иными, славными своими богатствами землями, поэт, конечно же, отдаёт предпочтение родине:
«Но ни индийцев земля, что всех богаче лесами,
Ни в красоте своей Ганг, ни Герм, от золота мутный,
Всё же с Италией пусть не спорят; ни Бактрия с Индом
Ни на песчаных степях приносящая ладан Панхайя.»
[790]«Георгики», о чём не трудно догадаться, были вдохновлены со стороны власти не только Меценатом, но и самим Октавианом. Прославление наступившей эры мирных трудов на земле италийской стало возможным лишь благодаря его победам, и потому высокая поэзия Вергилия лила воду на мельницу славы наследника Цезаря.
Не остался в стороне и Гораций. В своих «Эподах» он также воспел переход к миру и труд землепашца:
«Блажен лишь тот, кто, суеты не ведая,
Как первобытный род людской,
Наследье дедов пашет на волах своих,
Чуждаясь всякой алчности,
Не пробуждаясь от сигналов воинских,
Не опасаясь бурь морских,
Забыв и форум, и пороги гордые
Сограждан власть имеющих.»
[791]Строки эти, правда, не заслуги власть предержащих современников восхваляют, а содержат очевидную ностальгию по полулегендарным временам ранней Республики, когда римлянин был прежде всего пахарем. И даже славный Цинцинат (519–439 гг. до н. э.), диктаторских полномочий удостоенный, разбив врагов Рима, вернулся к хлебопашеству, сменив меч на плуг. Едва ли Октавиану такие стихи Горация могли прийтись по нраву. Ведь в них блажен тот, кто позабыл гордые пороги власть имущих, то есть, его – правителя Италии и всего Запада в первую очередь.
Далее, правда, Гораций с явным удовольствием вспоминает пиршество у Мецената в честь победы над Секстом Помпеем, когда гости наслаждались славным цекубским – лучшим белым вином Италии:
«Так пили мы, когда суда сожжённые
Покинул вождь, Нептуна сын,
Грозивший Риму узами, что дружески
С рабов он снял предателей.»
[792]Но до окончательного наступления мирной идиллии и пиршеств в честь неё было ещё далековато. Октавиан уже задумывался о новой кампании, колеблясь в выборе театра военных действий. То ли по стопам божественного Юлия высадиться в Британии и добыть Риму в качестве новой провинции этот огромный остров, то ли на восточном берегу Адриатики начать очередную войну со зловредными иллирийцами, столкновение с коими и на суше, и на море не раз приносили Риму неприятности. К большой войне, как мы помним, готовился и триумвир Востока Марк Антоний. И его замыслы также опирались на дела Гая Юлия Цезаря. План войны с Парфией, который собирался реализовать Антоний, восходил к великому диктатору. Зная печальный опыт своего соратника по Первому триумвирату Марка Красса, Цезарь не собирался наступать на Парфянское царство прямым путём от берегов Евфрата. Равнины Северной Месопотамии давали полное преимущество в бою многочисленной коннице иранцев, бывших при этом отменными лучниками. Катастрофа при Каррах (53 г. до н. э.) показала это более чем убедительно. Потому Антоний, знавший, как планировал будущую войну божественный Юлий, намеревался двинуться на врага через горы Армении. Там римская армия была бы неуязвимой для конных атак парфян, а, значит, не были бы так страшны и их лучники. Более того, подобный обходной манёвр мог вывести легионы с севера непосредственно к важнейшим городским центрам Парфянского государства
[793].
