Египетская царица не могла не почувствовать угрозу своей любви, когда Октавия прямо вступила с ней в борьбу. По словам Плутарха, «Клеопатра испугалась, как бы эта женщина, с достойною скромностью собственного нрава и могуществом Цезаря соединившая теперь твердое намерение во всем угождать мужу, не сделалась совершенно неодолимою и окончательно не подчинила Антония своей воле»
[867].
Должно быть, волнения царицы вовсе не были беспочвенны. Правда, близкого родства Октавии с наследником Цезаря как раз опасаться было нечего. Добрых чувств к шурину Марк никогда не питал. И то, что брат и сестра были с детства замечательно дружны и сохранили взаимное доверие и привязанность друг к другу и во взрослые лета, могло Антония скорее удручать, нежели радовать.
Клеопатра в борьбе за своего возлюбленного (и тоже мужа!) повела себя как женщина, более всего на свете опасающаяся лишиться того, кому она отдала своё сердце. Едва ли справедливо утверждать, что она просто прикидывалась без памяти влюблённой. Её поведение, когда она почти ничего не ела, истощая себя от страха потери любимого, когда её глаза загорались при появлении Антония и затуманивались после его ухода, её постоянные слёзы, которые она так неловко утирала… Могло ли это быть лишь спектаклем? Конечно, без исконных женских уловок не обходилось, но почему их должно считать просто хитростью и притворством? Это могло быть и проявлением любви, над которой нависла столь серьёзная угроза. На стороне царицы было и то немаловажное обстоятельство, что она располагала немалым числом умных и красноречивых людей из числа своих приближённых. Понятное дело, они были рады услужить своей владычице. От них Антоний каждодневно был вынужден выслушивать упрёки в своей бесчувственности и жестокости к несчастной Клеопатре. Он-де губит женщину, только любовью к нему и живущую. Не забывали добрые советчики также бросить камушек в огород Октавии. Она, мол, вышла за него лишь по государственной надобности, братом принуждённая. На Антония такие слова не могли не подействовать, ибо больно уж он не любил этого братца, в родственники ему навязавшегося. Да и вообще, без Антония Клеопатра попросту умрёт от тоски, а то и покончит с собой. В результате триумвир позволил себя уговорить. В итоге он принёс в жертву своей любви дела и военные, и государственные. Он отправил царю Мидии послание, в котором просил того повременить до весны следующего года. Задержка, совершенно необъяснимая с точки зрения сложившейся на Востоке обстановки, да и вообще с точки зрения здравого смысла: Парфянское царство, о чём имелись многочисленные донесения, как раз было охвачено мятежами
[868]. Потому римско-мидийский поход в то время имел все шансы на успех.
Вернувшись в Александрию Марк убедился, что с обожаемой царицей всё в порядке – и на здоровье жалоб нет, и о самоубийстве не помышляет (и помышляла ли?) Теперь Антоний попытался заманить в Египет армянского Артавазда, дабы наконец-то отомстить ему за былое предательство. Царь, однако, предчувствуя для себя недоброе, от приглашений уклонялся
[869]. Триумвир даже предлагал Артавазду выдать одну из его дочерей за своего сына от Клеопатры. Но армянин и на эту удочку не попался
[870].
Весной 34 г. до н. э. Марк Антоний, как он и обещал мидийскому царю, наконец-то двинулся в поход к рубежам Армении. На сей раз его сопровождала Клеопатра. Проводы были долгими, до самого рубежа римской провинции Сирии на берегу Евфрата
[871]. Возвращаясь в Египет, царица посетила города Апамею и Дамаск, а затем прибыла в Иудею. В Иерусалиме правил Ирод, обретший престол согласно решению римского сената по представлению триумвира Марка Антония и с согласия его коллеги Гая Юлия Цезаря Октавиана. Потому он был верным союзником римлян. Описывая пребывание Клеопатры в Иерусалиме, Иосиф Флавий рассказывает удивительную историю о том, что якобы египетская царица возжелала стать любовницей иудейского царька. Тот мужественно отверг её домогательства и, совещаясь со своими приближёнными, даже обсуждал возможность её убийства. Но те Ирода отговорили, напомнив, что Антоний едва ли снесёт спокойно гибель Клеопатры, как бы ему не объясняли полезность такого поступка
[872]. Поверить этому рассказу мудрено, а вот то, что Ирод щедро одарил заглянувшую к нему в гости царицу и проводил её до самого Египта, думается, чистая правда.
Тем временем Антоний успешно овладел Арменией, захватил в плен и Артавазда II, и его семью, и его окружение. Лишь старший сын царя Артакс сумел избежать пленения и скрылся в Парфию. Столица Армянского царства Артаксата без особого труда была захвачена римлянами и подверглась разграблению. Согласно сообщению Диона Кассия, такая жестокость действий Антония объяснялась ещё и тем, что Артавазд против него собирался якобы вступить в союз с Октавианом…
[873] Сообщение, также не вызывающее особого доверия. До прямого противостояния триумвиров было ещё немало времени, да и у наследника Цезаря хватало дел в Иллирии, где он вёл большую войну. Против Антония Октавиан был, конечно, сильно раздражён. Он справедливо счёл оскорбление, нанесённое сестре, направленным и против себя. Потому предложил Октавии переселиться из дома неверного мужа в свой собственный отдельный дом. Но она не только отказалась покинуть дом Антония, но и заявила брату что, «если только он не решил начать войну с Антонием из-за чего-либо иного, не принимая в рассуждение причинённую ей обиду, ибо даже слышать ужасно, что два величайших императора ввергают римлян в бедствия междоусобной войны один-из любви к женщине, другой-из оскорблённого самолюбия. Свои слова она подкрепила делом. Она по-прежнему жила в доме Антония, как если бы и сам он находился в Риме, и прекрасно, с великодушною широтою продолжала заботиться не только о своих детях, но и о детях Антония от Фульвии. Друзей Антония, которые приезжали от него по делам или же чтобы занять одну из высших должностей, она принимала с неизменной любезностью и была за них ходатаем перед Цезарем. Но тем самым она невольно вредила Антонию, возбуждая ненависть к человеку, который платит чёрной неблагодарностью такой замечательной женщине»
[874].
Тем временем состоялось торжественное вступление Антония в Александрию осенью 34 г. до н. э. Клеопатра ожидала возлюбл енного победителя у Солнечных ворот столицы. Отсюда они прошли по улицам города к гимнасию, уже заполненному великим множеством восторженных зрителей
[875]. Здесь на специально возведённом помосте из серебра стояли два золотых трона, предназначенных для царицы и её супруга. Антоний таким образом был удостоен почести, ставившей его на царский уровень. Когда-то он безуспешно (из-за неприятия римлян) предлагал Гаю Юлию Цезарю царскую диадему. Ныне он сам воссел на трон как царь, пусть и без диадемы! Пониже золотых стояли троны попроще, на которых восседали сын Клеопатры и Юлия Цезаря Птолемей Цезарь и сыновья царицы от Антония Александр Гелиос и Птолемей Филадельф. Глашатай призвал всех к тишине, и Антоний зачитал важнейший документ, радикально менявший государственное устройство и Египта, и римского Востока, и даже иных соседних царств. Клеопатра при соправительстве Птолемея Цезаря объявлялась царицей Египта, Кипра, Келесирии и Африки. Провинция Африка, между прочим, находилась под властью Октавиана! Александр Гелиос получал под свою власть Армению, Мидию и Парфию. Армения была только что покорена, но вот в Мидии оставался свой царь, пусть Риму и союзный, а что до Парфии, то о её завоевании и речи быть не могло! Птолемею Филадельфу достались Финикия, Сирия и Киликия. Вообще-то это были законные римские провинции, управлять которыми должны были назначаемые сенатом римского народа наместники. Ни в каких царях, с римской точки зрения, эти территории не нуждались. Наконец, не была забыта и Клеопатра Селена. Ей как царственной особе должны были достаться Ливия и Киренаика
[876]. Последняя, кстати, тоже была римской провинцией.
