Я говорил – и меня слушали. Не пытались перебить, не затыкали рот, не освистывали… члены Госсовета даже не слишком-то шушукались между собой, хоть в своей речи я и прошел в опасной близости от тех идей, с которыми народники всего несколько месяцев назад шли штурмовать Зимний.
Я говорил – и меня слушали. Когда я прямо заявил об отмене крепостного права. Когда принялся расписывать пользу рабочих союзов и необходимости их создания повсеместно – а не только на казенных заводах. Даже когда заявил, что порой несовершенна сама судебная система, огрехи которой уже обошлись слишком дорого – и непременно обойдутся снова, если ничего не предпринять.
Я говорил – и меня слушали. Старые аристократы и их наследники, высшие армейские чины, министры… Даже сам Багратион выглядел заинтересованным – и только иногда едва заметно кивал головой и легонько улыбался собственным мыслям. Наверняка у его светлости накопилась уже целая куча замечаний и убедительных аргументов – но пока что он оставлял их при себе.
– Пожалуй, кто-нибудь наверняка захочет назвать меня сумасшедшим или прекраснодушным мечтателем… Может, так оно и есть. Но то, о чем я говорю, – Я оперся на трибуну обеими руками и подался вперед, – не мечты. Не перспективы далекого будущего, которое может никогда не случиться, а наша с вами, милостивые судари, нынешняя реальность. Сегодняшний день. Настало время признать, что мир изменился, окончательно и бесповоротно – и не станет прежним, как бы нам этого ни хотелось. И, возможно, именно сейчас нам предстоит решить, каким станет день завтрашний. Готовы ли мы отказаться от покрытых пылью привилегий и символов ради того, чтобы сохранить истинный дух российского дворянства? Сохранить и право, и долг вместо того, чтобы кичиться титулами, которые без силы и власти стоят не больше, чем погремушки из луженой меди? Вспомнить об ответственности, возложенной на любого из нас? Готовы ли мы признать собственные ошибки, исправить их, пока еще не поздно, и пожертвовать хотя бы малой частью собственного достатка для того, чтобы однажды не потерять все вместе со страной, построенной руками российского народа и волей наших предков? – Я покачал головой, переводя дух, и продолжил: – Я понимаю, что сейчас прошу вас о немыслимом, почти невозможном… Но уж лучше сделать все это сейчас, до того, как немыслимое станет необходимым? Если события последних месяцев чему-то и научили нас всех – так это тому, что без единства народа, короны, армии и дворянских родов даже самая могучая Империя превращается в колосса на глиняных ногах. И сейчас это единство нужно нам, милостивые судари – и нужно, как никогда раньше! Я не смею даже надеяться услышать ответ сегодня – как не смею надеяться услышать его и завтра, и через месяц. Преобразования подобного уровня невозможно осуществить быстро… И все же первые шаги должны быть сделаны, и как можно скорее! Одной лишь воли сотни из собравшихся здесь сиятельных князей и графов достаточно, чтобы изменить если не все, то многое. И если сейчас вы не готовы поддержать меня словом и делом, – Я выпрямился и поправил мундир на груди, – то хотя бы задумайтесь.
Последние мои слова Государственный совет слушал в гробовой тишине. И только потом, когда молчание сгустился так, что его можно было резать ножом, до моих ушей вдруг донеслись негромкие хлопки. Светлейший князь Салтыков – ровесник деда, если не старше – несколько раз ударил одной сухой костлявой ладонью о другую. Неуверенно, медлительно, будто сам удивляясь тому, что творят его собственные конечности. Но потом к старику присоединился второй, третий, четвертый…
А потом аплодисментами взорвались задние ряды. Все разом, будто каким-то чудом успев сговориться. Дольше всех держалась середина – но и армейские чины тоже поднимались и хлопали в ладоши, а за ними и статские из министерств, придворные, кто-то из молодых графов…
Конечно, не все – пожалуй, даже не большая часть. Из старых аристократов на всеобщий шум отозвалась едва ли треть, и почти каждого я знал лично. Многие наверняка аплодировали из одного лишь уважения к деду.
Да какая разница?! Я справился. И, похоже, если не победил, то уж точно заложил надежный фундамент для грядущих свершений. Меня не освистали, не прогнали с трибуны, не назвали молокососом и выскочкой – а поддержали!
Из зала я выходил на негнущихся ногах. Багратион за спиной еще говорил что-то, кто-то негромко спорил, но мне было уже все равно. Я только сейчас понял, чего мне стоили эти четверть часа. Речь длилась не так уж долго, но выложиться пришлось круче, чем во время самого сложного тренировочного поединка с дедом. Сердце бешено колошматило в груди, волосы на затылке взмокли, рубашка под мундиром липла к телу, специально надетые для особого случая ордена вдруг стали весить чуть ли не по пуду каждый, а руки тряслись так, будто мне пришлось в одиночку разгрузить два грузовика снарядов для полковых пушек.
Выложился. Подчистую в ноль – настолько, что мне едва хватило сил не свалиться на глазах у членов Госсовета. Зато теперь я хотя бы мог позволить себе выдохнуть, а потом уткнуться лопатками в приятный холодок стены и…
– Блестящая речь, князь. Можно сказать, выдающаяся… давно мне не случалось слышать подобного.
Голос, раздавшийся всего в нескольких шагах, произнес то, что в любом обществе непременно посчитали бы комплиментом. Но в самом его тоне было столько едкого яда и злобы, что я на мгновение почувствовал острое желание закрыться Щитом и не зарядить на пальцах самое убойное из известных мне заклятий.
Кто бы ни покинул зал Госсовета, чтобы меня поздравить, эта встреча явно не сулила ничего хорошего.
Глава 19
После пережитого даже встать ровно и посмотреть вперед казалось чем-то сверхсложным, почти недостижимым. Тело отказывалось слушаться. И все же положение обязывало – и я не только поднял голову, но и, кажется, сумел сделать вид, будто это стоило мне чуть ли не всех оставшихся сил.
Как говорил кто-то из мудрых – знай своего врага в лицо… И я знал. Не лично, разумеется, пока исключительно по фотографиям – но все же.
В жизни граф Орлов выглядел чуть менее представительно, чем я думал раньше. Видимо, за последнюю сотню лет унаследованная от предков статная порода все-таки разбавилась кровью пожиже. Его сиятельство оказался лишь немного выше меня ростом, хоть на газетных разворотах смотрелся чуть ли не великаном. А шириной плеч и вовсе, пожалуй, уступил бы, будь мы одних лет.
Но держаться при этом умел превосходно. Темный мундир с погонами тайного советника сидел на Орлове превосходно. И не только скрадывал уже намечающееся брюшко, но и будто чуть вытягивал силуэт, добавляя лоска и положенной человеку его статуса и чина осанистости. Да и в целом его сиятельство смотрелся эффектно. Пожалуй, многие женщины посчитали бы графа красавцем, хоть он уже и разменял шестой десяток.
И не только из-за внешности, а скорее даже благодаря манерам и незаурядному обаянию. Даже сейчас Орлов улыбался, и на его лице отражалось искреннее… почти искреннее сопереживание.
Но меня деланная любезность, конечно же, не обманула.
