— Ты танки видел? Или бабушка сказала? — насмешливо спросил его Степаныч.
— Я видела, — вмешалась Тамара. — Четыре дня назад их было сорок семь штук. Они их каждый день подгоняют понемногу, но постоянно. Гонят по три, четыре, редко по пять штук… Мы с Колькой два дня их караулили, на поле в пшенице прятались и следили.
— Четыре дня назад? А три дня назад что было? — спросил майор. — Следить перестали? Почему три дня назад не посчитали? И откуда уверенность, что их не перебросили в сторону Обаяни?
— Невозможно было посчитать, — покачала головой девочка. — Там фрицев понаехало столько, что не подберешься. Мы на пригорок забирались, и оттуда смотрели, как подъезжают.
— А то, что танки не перебрасывали… Сутки назад они очень хорошо охранялись, — подхватил Мишка, и рассказал, как пытался подобраться к танкам. — Там действительно не подберешься. И разглядеть что-либо невозможно — их маскируют очень хорошо.
— А что за танки? — спросил Рыжов. — И только танки?
— Нет, не только, — покачала головой девочка. — Приезжали и крытые полуторки, с них ящики какие-то выгружали, тяжелые — один ящик по четыре немца таскали, и еще люди с них выпрыгивали. И еще машины странные были, эм… — девочка задумалась. — Они машины… Только… у них трубы такие торчат… — попыталась объяснить она.
— Зенитки? — задумчиво предположил Рыжов. — Много их было?
— Я видела двенадцать… Но мы там не целыми днями сидели. Мамка нам туда ходить запретила, когда мы ей про танки сказали, так мы туда часа на два бегали, поглядеть и обратно, — опустив голову, почти прошептала девочка. — Я не знала, что мы к вам попадем, я бы лучше смотрела…
— Все хорошо, Тамара, — подбодрил девочку майор. — Ты и так нам очень много рассказала. А танки какие были, можешь сказать?
— Такие… острые. У них башня как квадратная, вся в углах, а сверху люк возвышается. И сами они все в углах. Светло-коричневые, и темными зелеными пятнами покрашены. Новые, на них царапин и вмятин не было, — наморщив лоб, вспоминала девочка. — Но танки разные. Там еще и другие были. Не такие… острые. У них башня тоже приплюснутая, но спереди круглая, а сам перед… как будто ножом его срезали, — пыталась объяснить Тамара.
— Первые — Тигры, однозначно… А вторые… Пантеры? — задумался майор. — Тамара, а каких больше? Острых или округлых?
— Не знаю… — покачала головой девочка. — Сперва округлых было больше, потом острые поехали, потом ехали и те, и другие…
— Миша, а почему ты думаешь, что наступление будет сегодня? — посмотрел на пацана майор.
— Вчера утром, на рассвете, когда мы в лес забежали, в деревню немцы въехали. Мы едва успели, хорошо, туман был, — начал Мишка, но Тамара вскинулась, вцепившись в его руку.
— С чего ты взял? Мамка с Ваней уйти собирались… Если немцы въехали… Ты врешь! — Тамара, всхлипнув, уткнулась в ладони.
— Том, вам не надо знать было… Я и спорить не стал, когда ты за Полинку вцепилась, потому как гул уже слышал. Торопился я сильно, спорить некогда было — никто бы не ушел, — опустив голову, проговорил Мишка. — Но когда мы в лес забежали, я на дуб лазил, и оттуда видел фары вокруг деревни. Значит, они деревню окружили, чтобы никто не ушел. Думаю, днем они стягивались туда, подвозили все, спали, а как стемнело, начали лес прочесывать, и прочесывали капитально, — Мишка рассказал о своей встрече с немцами на окраине, а Тамара помертвевшим, бесцветным голосом — о своей. Вообще, девочка внезапно замкнулась, и стала отмалчиваться.
В дверь постучали, и вошел один из саперов.
— Игнат Борисович… Простите. Разрешите доложить?
— Емельянов, быстрей рожай! Что там? — встревоженно вскинулся Божко.
— Хреново там, товарищ капитан. Сильно хреново. Сто пятьдесят метров — и мины как горохом. И пехотные, и танковые. Мы выйти не сможем, а нас как в тире… — вытирая потное лицо пилоткой, проговорил Емельянов.
— А разминировать? — мрачно спросил Божко.
— Дня три… — покачал головой Емельянов. — Всем отделением.
Каждый из присутствующих мрачно выругался.
— Так, Емельянов… — выдохнув, начал Божко хриплым голосом. — Поднимай всех, кого сможешь. Разминируйте полосами, так, чтобы танк прошел. Ставьте маячки, где разминировано. Нам жизненно важно вывести танки на поле целыми! Понял?
Емельянов, сглотнув и обведя взглядом серьезные, мрачные и бледные лица командиров, кивнул.
— Бегом! Исполнять! — рявкнул Божко. Через секунду сапоги бегущего Емельянова часто стучали, удаляясь.
— Я думаю, ребят стоит отправить кушать и спать. Нам они больше не нужны, — проговорил Черных. Командиры согласно загудели.
Черных высунулся из блиндажа и вызвал четырех рядовых. Одного попросил отнести Тамару в санчасть, остальные пока остались в блиндаже. Мишка отправился к поварам, но вскоре его обогнали бежавшие бегом посыльные с распоряжениями. К тому времени, как он перекусил, все расположение гудело как растревоженный улей. Едва добредя до землянки Степаныча, Мишка стянул с себя мокрые и грязные шмотки, и, не обращая внимания на поднявшихся разведчиков, рухнул на свою койку и вырубился.
Глава 10
Проснулся Мишка от жуткого грохота, сотрясавшего всю землянку. «Началось!» — мелькнула мысль, заставившая его подскочить. Подорвавшись, он быстро натянул форму и попытался выскочить из землянки, но новый взрыв, сотрясший всю округу, сбил его с ног. На голову сквозь неплотно пригнанные бревна посыпались пыль и струйки земли. Поднявшись на ноги, он рванул наружу.
На улице творился ад. Широко раскрытыми глазами Мишка смотрел на бегущих людей. Уши закладывало от грохота, взрывов, криков и стонов. Метрах в сорока от него в земле зияла большая воронка. Сверху раздался жуткий гул. Парень поднял голову. Прямо над ним, в небе, шел бой. Вот ушел в пике подбитый Юнкерс, а чуть левее отбиваются от атак обнаглевших фрицев наши Илы, а выше, над ними, видны «пешки» и Хейнкели. Там и тут, сверкая очередями сквозь дым и странную вонючую взвесь, похожую на грязный туман, поодиночке и парами проносятся истребители.
Мишка широко распахнутыми от ужаса глазами обвел знакомое расположение роты. Люди бегали, суетились… Вот смутно знакомый связист тянет бухту провода… Вот грязный, весь в земле и копоти солдат, пригибаясь и придерживая каску, бегом волокет по земле сразу четыре ящика с патронами…
Парню казалось, что горит сама земля. Все вокруг было закрыто клубами гари и пыли, и многочисленные дымы, пересеченные косыми росчерками горящих самолетов, поднимаются в небо на многие сотни метров.
Оглушенный и растерянный, оглядывался он вокруг. Он представлял себе войну… Но он совершенно не представлял войну! Невозможно представить эти крики и стоны раненых, которых бегом тащили на носилках в сторону медбатальона бойцы хозвзвода, этот гул самолетов над головой, свист бомб, разрывы снарядов… Сам воздух, напитанный огнем, дымом, грохотом, болью и страхом — животным, сверхъестественным страхом — казалось, загустел и превратился в некую субстанцию, поглощавшую в себя бегущих людей без остатка, но, пожевав, выплевывал их обратно как нечто неудобоваримое…
