– Не глупите, Мейсон! – Визерспун
нахмурился. – Я вас предупреждал, что нечто подобное может случиться. Этот
парень – дрянь! У него гнилое нутро, преступные наклонности. Я понимаю, что это
будет горькая пилюля для Лоис, но ей придется ее проглотить. И хорошо, что это
случилось сейчас, а не после того, как он стал бы членом нашей семьи.
– Утенок? – с иронией спросил Мейсон.
– Эйдамс! – закричал Визерспун. – Я говорю
сейчас о Марвине, а не об утенке. Лоис собирается выходить замуж не за утенка.
– Вы сделали в полиции какие-то заявления относительно
утенка?
– Да.
– Что вы сказали?
– Я сказал, что это мой утенок.
– Объяснили, каким образом он туда попал?
– Сказал, что молодой Эйдамс увез его с собой сегодня
вечером. – Визерспун все это сказал с каким-то даже вызовом. – Черт
возьми, Мейсон, я с самого начала предупредил вас, что намерен любой ценой
защитить счастье дочери, и мне думается, пора вам перестать заниматься
самообманом. Ведь пока еще даже не было объявления об их помолвке, так что…
– Вы считаете, что этого детектива убил Марвин Эйдамс?
– Разумеется!
– Откуда у вас такая уверенность?
– А вы знаете, что его убили? – Голос Визерспуна
перешел на фальцет от возбуждения. – Небольшой химический
эксперимент… – Он зачастил, очевидно отвечая на собственные, тревожащие
его вопросы: – Милтер находился на кухне, он, по всей вероятности, решил
приготовить напиток из горячего рома с добавлением масла для себя и своего
гостя. Убийца взял из буфета маленький кувшинчик для воды, налил в него немного
гидрохлористой кислоты… и… сказал: «Ну, прощай, Лесли, мне пора идти!» – бросил
в кислоту несколько кристалликов цианида и вышел. Выделение газа происходило на
плите. Там же подогревалась вода с сахаром. На буфете были приготовлены две чашки
с ромом и кусочком масла в каждой. Шипение горелки мешало Милтеру услышать
свистящий звук, с которым цианид растворяется в кислоте. Ядовитый газ заполнил
кухню. Газовая горелка, на которой по-прежнему стояла алюминиевая кастрюлька со
сладкой водой, продолжала гореть. Когда вода выкипела, сахар сгорел, наполнив
квартиру специфическим запахом и густым дымом. Именно это и спасло жизнь
полицейскому офицеру. Когда он заглянул на кухню, он сначала почувствовал запах
жженого сахара и увидел обгоревшую на огне кастрюлю, а уж потом…
– Весьма интересно! – заметил Мейсон.
– Что же тут интересного?
Мейсон откинулся на спинку кресла, обитого сыромятной кожей,
положил ноги на стоящий рядом стул и улыбнулся.
– Две чашки с ромом и маслом в каждой, – сказал
он.
– Ну да, точно.
– И в тот момент, когда Милтер кипятил воду с сахаром
для этой смеси, он вдруг замертво упал.
– Правильно.
– Неужели до вас не доходит, что коль скоро Милтер
готовил выпивку на двоих, то человек, бросивший цианид в гидрохлористую
кислоту, и был тем лицом, для которого предназначалась вторая чашка? Поэтому
едва ли он мог сказать: «Пока, Лесли, мне пора идти» – и поскорее удрать из
кухни. Нет, нет, он не мог этого сделать, пока его напиток готовился на плите.
Ему надо было иметь какой-то серьезный предлог, чтобы уйти из квартиры Лесли.
Визерспун нахмурился, пустил струйку дыма в потолок и
негромко пробормотал:
– Да, вы правы.
– А это нас снова возвращает к утенку. Почему вы пришли
к заключению, что этот утенок был ваш?
– Потому что это так! Он должен быть моим! Вы
припоминаете, как я вам говорил, что Эйдамс перед отъездом взял утенка в моем
птичьем дворе? Такое нахальство, я считаю… Я собираюсь расспросить Лоис об
этом. Все равно, раньше или позже, ей придется выслушать всю историю, так что
пусть узнает все уже сейчас.
Он потянулся к телефонной трубке.
Мейсон опередил его:
– Одну минуточку… Прежде чем вы вызовете сюда Лоис,
давайте поговорим об утенке. Как я понял, вы заявили полиции, что утенок взят с
вашего птичьего двора?
– Да.
– Как вы его опознали, хотел бы я знать? У него есть
ваше клеймо?
– К черту, Мейсон, сколько можно говорить о каком-то
утенке? Каждый раз, когда разговор заходит о нем, вы задаете мне совершенно
идиотские вопросы. Уток никто не клеймит!
– Почему?
– Потому что это никому не нужно.
– Ну а рогатый скот вы клеймите, верно?
– Да, разумеется.
– Для чего?
– Мы это делаем, чтобы иметь возможность отличить свой
скот от соседского.
– Очень интересно. В Китае, где некоторые семьи живут
на воде в лодках и, как правило, держат уток, принято окрашивать птиц в разные
цвета, чтобы не возникало путаницы.
– Ну а какое это имеет отношение к данному утенку?
– А вот какое. Вы только что сами сказали, что вам
приходится клеймить свой скот, чтобы в случае надобности иметь возможность
отличить его от соседского. Каким же образом вы собираетесь доказать, что это
ваш утенок, а, скажем, не соседский?
– Вы прекрасно знаете, что это мой утенок!
Мейсон как ни в чем не бывало продолжал рассуждать:
– Я думаю о том, как вы станете давать показания перед
Большим жюри. Лично вам придется туго. Вы сами подставляете свою голову под
удар. Вы заявите: «Да, да, это моя утка!» Обвинитель предложит защитнику
приступить к перекрестному допросу, и защитник в первую очередь поинтересуется,
на каком основании вы это утверждаете.
– Ну, прежде всего исходя из специфического цвета и
размера.
– Прекрасно. Тогда защитник спросит, в чем состоит их
специфика.
– Ну, утенок желтоватенький, как все маленькие утки. И
потом, он точно такого же роста, как остальные утята этого выводка.
– Сколько их всего?
– Около десятка, не то девять, не то восемь, точно не
скажу.
– Который из них, вот этот?
– Не глупите. Этого нельзя сказать… Они все одинаковые.
– Вот-вот, наконец-то вы и сами признали, что этот
утенок выглядит совершенно так же, как восемь или девять других утят на вашем
птичьем дворе.
– Ну и что из этого?
– И вы не можете сказать, который из восьми или девяти
именно этот утенок.
– Конечно, не могу. Мы не красим и не крестим утят и не
даем им собственных имен.
– И несомненно, – продолжал ровным голосом
Мейсон, – на других ранчо в долине тоже имеются утки, так что вполне
естественно предположить, что там тоже могут оказаться точь-в-точь такие же
утята и по виду, и по цвету, и по величине.
