Мейсон вновь откинулся на спинку кресла, закрыв глаза, но
веки его то и дело вздрагивали от умственного напряжения.
– Итак, вы провели расследование, дабы убедиться, что
вашего мужа нет в Рино?
– Моего мужа? А, вы говорите о Дэвиде? Да.
– Кто занимался его поисками?
– Мой хороший друг.
– Каждый раз, говоря о расследовании, вы употребляете
слово «друг». Вам не кажется, что этот друг – лицо довольно неопределенное? Вы
даже ни разу не заменили слово «друг» местоимением. Потому что боялись это
сделать?
– Не понимаю, куда вы клоните, мистер Мейсон? Почему
это я могу бояться употребить местоимение?
– Потому что тогда бы вы говорили либо о нем, либо о
ней, а это указывало бы на пол вашего друга.
– Не все ли это равно?
– Просто я подумал, не является ли этот ваш «хороший
друг» не кем иным, как вашим нынешним мужем, Джорджем Денджердфильдом?
– Почему?
– Я прав?
Сердито, с трудом сдерживая раздражение, она неприязненно
заметила:
– У вас удивительно неприятная манера спрашивать.
– Так я прав?
Теперь она нервно рассмеялась:
– Да. Только что я поняла, мистер Мейсон, каким образом
вы завоевали известность… умением вести перекрестный допрос. Ну что же,
откровенно сказать, я и правда не хотела обнародовать этот факт, потому что это
может показаться… словом, у человека может создаться ошибочное впечатление.
– Впечатление может быть ошибочным?
В эту минуту она снова полностью овладела собой и,
заулыбавшись, ответила:
– Я уже упоминала о безграничной любви к своему первому
мужу и боязни его потерять. Неужели вы допускаете, что при этом я могла завести
роман с другим мужчиной?
– Я всего лишь старался выяснить то, что вам хотелось
от меня скрыть. Возможно, это всего лишь инстинкт адвоката, набившего руку на
перекрестных допросах.
– Я была знакома с Джорджем Денджердфильдом до нашей
свадьбы. Он, я бы сказала, был без ума от меня. В Витсбург-Сити его не было
года два с того момента, как я телеграфировала ему о своем предполагаемом
замужестве. После моей свадьбы я виделась с ним всего лишь раз, чтобы сказать,
что между нами все бесповоротно и навсегда кончено.
Медленно, растягивая слова, Мейсон повторил:
– «Между нами все бесповоротно и навсегда кончено!»
Она снова рассердилась, но тут же взяла себя в руки, удержав
готовое сорваться с губ слово.
– Боже, что за кошмарная манера копаться в мыслях
другого человека! Хорошо, если вам угодно, ответ будет: да.
– Вы выехали из Эль-Темпло до того, как вышли утренние
газеты?
– Да, а что?
– Скажите: что вас заставило приехать сюда?
– Я уже сказала – совесть. Мне известно нечто такое, о
чем я никому никогда не рассказывала.
– Если вы готовы… я слушаю.
– Поскольку я не была свидетелем на том процессе, меня
никто ни о чем не расспрашивал. Я же сама по доброй воле не сообщила этого.
– «Этого»?!
– У Хораса и Дэвида была драка.
– Вы имеете в виду спор?
– Нет, действительно драка.
– По поводу чего?
– Не знаю.
– Когда?
– В тот самый день, когда Дэвид был убит.
– Расскажите подробно.
– Итак, Дэвид и Хорас подрались. Я полагаю, что
пострадал больше Дэвид. Вернулся он домой совершенно разъяренный, прошел в
ванную и стал прикладывать к лицу мокрое полотенце. Потом некоторое время побыл
еще в спальне и ушел из дому. Лишь… спустя какое-то время я заинтересовалась: а
что он мог делать в спальне? Припомнила, что слышала звук выдвигаемого ящика
бюро, потом… Стоило мне об этом подумать, как я побежала в спальню и заглянула
туда, где у Дэвида обычно находился пистолет. Он исчез.
– Кому вы об этом сообщили?
– Никому, вы первый, кому я рассказываю об этом. Даже
муж ничего не знает.
Наступило молчание. Мейсон взвешивал полученную информацию.
Потом он посмотрел на Деллу Стрит, чтобы удостовериться, стенографирует ли она
разговор.
Едва заметно кивнув ему, Делла снова склонилась над листками
бумаги. Молчание адвоката, его взгляд на секретаря заставили миссис
Денджердфильд занервничать. Она принялась объяснять… очевидное:
– Вы понимаете, мистер Мейсон, что это означает? Если
бы защитник Хораса Эйдамса откровенно заявил, что у Дэвида с Хорасом произошла
ссора, даже драка, во время которой Дэвид выхватил пистолет, а Хорас ударил его
по голове, кто знает, жюри могло посчитать это самообороной и вообще оправдало
бы Хораса. Во всяком случае, за такого рода убийства людей не вешают.
– Что же вы намеревались предпринять?! – спросил
Мейсон.
– Прошу понять одно. Я не собираюсь делаться героиней трогательного
спектакля. Не желаю, чтобы люди укоризненно тыкали в меня пальцем. Но я
подумала, что смогу подписать заявление и, так сказать, неофициально вручить
его вам для хранения, никому ничего не сообщая. Если окажется, что старая
история об убийстве способна испортить жизнь Марвину Эйдамсу, вы сможете
отправиться к отцу девушки и опять-таки совершенно конфиденциально передать ему
содержание нашего разговора и в подтверждение показать мое заявление. Марвин
Эйдамс после этого заживет счастливо и беззаботно.
При этих словах она рассмеялась настолько неестественно, что
Мейсон вздрогнул.
– Очень интересно! – вернув себе самообладание,
воскликнул он. – Еще двадцать четыре часа назад это было бы простым и
действенным решением проблемы, но теперь все может оказаться куда более
сложным.
– Почему?
– Потому что теперь протоколы того давнего процесса
могут стать достоянием широкой публики, что бы мы с вами ни предприняли.
– Да почему же? Что случилось в течение этих двадцати
четырех часов? Неужели мистер Визерспун…
– Дело касается того детектива, Лесли Милтера.
– Что?
– Он убит! Да, он был убит!
До нее, как видно, не сразу дошел смысл сказанного Мейсоном,
потому что она по инерции продолжала:
– Говорю вам, если бы тот защитник… – Но тут она
вдруг умолкла и вскинула голову. – Кто был убит?
– Милтер убит.
– Вы хотите сказать, что его кто-то убил? Кто же?
Мейсон по привычке вертел карандаш, зажав его между большим
и указательным пальцем. Потом, покачав головой, подвел итог разговору:
