– Уже тот факт, что вы при вашей предвзятости не
сумели…
Мейсон прервал Визерспуна:
– Одну минуточку! Прежде всего скажу, что данное дело
не из тех, заниматься которыми мне интересно. В нем полностью отсутствуют
элементы драматизма. Тривиальное, обыденное, довольно отвратительное дело об
убийстве. Если бы мне предложили его в то время, я бы от него, скорее всего,
отказался. Я люблю дела, в которых наличествует тайна, нечто запутанное,
сложное. Поэтому считать меня предвзятым, необъективным и так далее нельзя. Я
как раз вполне объективен и честен в своей оценке. Прочитав стенограмму, я не
убедился в виновности Хораса Эйдамса. Но зато я уверен в том, что казнили его главным
образом потому, что его адвокат избрал неправильный путь защиты!
Визерспун рассуждал по-своему:
– Если он был виновен, то можно не сомневаться, что его
сын унаследовал внутреннюю склонность к жестокости, к желанию мучить животных…
– Это наблюдается у множества детей! – напомнил
Мейсон.
– Но с годами проходит, верно?
– Совершенно верно.
– Марвин Эйдамс достаточно взрослый, и подобные
склонности у него должны исчезнуть. Мне думается, надо в первую очередь узнать
о его отношении к животным.
– Вы идете тем же ошибочным путем, что и члены жюри еще
в тысяча девятьсот двадцать четвертом году. Так рассуждать неправильно.
– Почему?
– Не каждый человек, недолюбливающий животных,
потенциальный убийца!
Визерспун вскочил с места, очевидно, в крайнем волнении и,
стоя у балюстрады веранды, несколько секунд вглядывался в бесконечную ширь
пустыни, потом снова вернулся к Перри Мейсону. Казалось, он даже как-то вдруг
постарел, но зато у него на лице появилось решительное выражение.
– Сколько времени вам потребуется для того, чтобы
расследовать обстоятельства этого дела? – спросил он у Мейсона.
– Не знаю, – пожал плечами адвокат, – все
произошло восемнадцать лет назад. Сегодня некоторые важные моменты
представляются туманными, а события того времени или забылись, или их заслонили
другие, причем в самой неожиданной последовательности. Да, такое расследование
потребует и времени, и денег.
– За деньгами дело не станет, вы получите их столько,
сколько потребуется, но вот времени в нашем распоряжении мало, очень мало.
Итак, вы беретесь за это расследование?
Мейсон даже не взглянул на него.
– Мне кажется, нет такой силы на земле, которая
удержала бы меня от этого расследования. Это дело необычное. Договоримся так.
Вы оплатите все текущие расходы, если же я не смогу докопаться до истины, то не
возьму с вас никакой платы.
– Я бы очень хотел, чтобы в результате вашего
расследования рассеялись все сомнения и стала очевидной истина. В нашем
распоряжении всего несколько дней, потом я намереваюсь действовать…
– Мне кажется излишним повторять вам, мистер Визерспун,
что вы стоите на опасном пути.
– Для кого он опасен?
– Для вашей дочери, для Марвина Эйдамса и для вас
самого.
Голос Визерспуна зазвучал резче, кровь прихлынула к лицу.
– Мне нет никакого дела до Марвина Эйдамса. Но зато я
непрестанно думаю о счастье и благополучии дочери. И я готов на любые жертвы,
лишь бы удержать ее от неверного шага, который навлечет на нас бедствия.
– А вам никогда не приходило в голову, что, если Эйдамс
узнает о расследовании и поймет, из каких соображений оно ведется, он может в
отчаянии совершить нечто непредсказуемое?
– Мне нет дела до этого человека! – повторил
Визерспун, подчеркивая свои слова энергичным жестом. – Говорю вам, Мейсон,
Марвин Эйдамс, если он только действительно сын убийцы, не женится на моей
дочери! Я ни перед чем не остановлюсь, чтобы помешать этой свадьбе, ни перед
чем! Вы, надеюсь, меня понимаете?
– Не совсем.
– Я повторяю: когда дело касается счастья моей дочери,
я ни перед чем не остановлюсь, Мейсон. Я устраню любого человека, угрожающего
ее благополучию!
Мейсон покачал головой:
– Не говорите так громко. Люди попадали на виселицу и
за гораздо менее безобидные угрозы. Полагаю, что вы не имеете в виду…
– Нет, нет, – замахал руками Визерспун, понижая
голос и инстинктивно оглядываясь, чтобы проверить, не слышал ли кто-нибудь его
слов, – конечно нет. Я вовсе не хотел сказать, что убью его, но я не стану
задумываться, стоит ли мне ставить его в такое положение, где проявится со всей
очевидностью его дурная наследственность. Ох, возможно, я страдаю напрасно, без
всяких на то причин. Возможно, я должен больше доверять рассудительности Лоис,
вряд ли она не понимает серьезности положения… Мне бы хотелось, мистер Мейсон,
чтобы вы приехали ко мне домой, приехали вместе со своей секретаршей. У меня
вам будет совершенно спокойно и…
Мейсон прервал его:
– Я вовсе не ищу покоя!
– Теперь я вас не понимаю… Если человеку необходимо
сосредоточиться…
– Я же вам говорил, что, судя по имеющимся данным,
свидетельским показаниям и стенограмме, Хорас Эйдамс мог вполне быть и виновен
и… нет… Мне надо выяснить обстоятельства, отсутствующие в судебном отчете. А
для этого необходимы не покой и уединение, а активные действия.
– Все равно, я хотел бы, чтобы вы находились неподалеку
от меня. Может быть, вы поехали бы сейчас вместе со мной и…
Мейсон, немного подумав, неожиданно согласился:
– Да, сразу же и выезжаем. Я хочу взглянуть на ваши
владения, ближе познакомиться с вашей дочерью и Марвином Эйдамсом. Полагаю, он
тоже будет у вас?
– Да. Кроме того, у меня сейчас гостят мистер и миссис
Бурр. Надеюсь, они вам не помешают.
– Если помешают, уеду. Делла, позвони Полу Дрейку в его
агентство. Пусть садится в машину и немедленно отправляется в Эль-Темпло.
– А я отыщу дочь и… – Визерспун умолк на полуслове,
услышав топот бегущих ног и звонкий веселый смех. Тотчас на ступеньках
появилась запыхавшаяся парочка. Они смутились, увидев на веранде за столом
представительное трио.
– Пошли, – скомандовала Лоис своему
спутнику, – тебе надо познакомиться со знаменитым адвокатом.
На ней был спортивный костюм, подчеркивающий изящество
девичьей фигуры, и настолько открытый, что двадцать лет назад при появлении
девушки в подобном костюме в общественном месте вызвали бы полицию. На молодом
человеке были шорты и прозрачная рубашка. На лбу у него блестели бусинки пота,
сам он, черноволосый и черноглазый, с живым, мужественным лицом, казался
надежным защитником своей крохотной спутницы. Мейсон инстинктивно почувствовал
в нем нервную, чувствительную натуру, способную на глубокие переживания.
А тем временем Лоис Визерспун рассказывала:
