— Почему вас называют монстром? — подняв руку к лицу, Геата поймала катящуюся по лицу солёную капельку. Она не понимала, почему именно плакала, но почему-то чувствовала, что именно сейчас в этом не было ничего неправильного.
Однако своими следующими словами Лазарис разбил это чувство вдребезги.
— Может быть потому, что я убивал людей тысячами? — он подошёл и сел на кровать, тяжело, словно его по-настоящему мучали старческие боли, опершись руками о колени. — Послушай меня, девочка, очень внимательно. Я вижу, о чём ты сейчас думаешь. Вижу, как ты романтизируешь и приукрашиваешь мой образ, делаешь меня жертвой злого культа, жертвой несправедливой власти, жертвой обстоятельств, в конце концов. Вижу, что ты ищешь и уже, вероятно, даже находишь причины считать моё дело правым и даже, возможно, начинаешь хотеть ко мне присоединиться. И, скажу честно, я не против. Ты ещё тогда, в академии, была моей любимицей и видеть тебя рядом будет для меня большой радостью, плюс к этому ты довольно перспективный Мастер. Но именно потому, что ты значишь для меня так много, я хочу, прежде чем ты примешь какое-либо решение, снять с тебя розовые очки. Ты меня слушаешь?
— Да…
— Только не плачь, пожалуйста, этого мне ещё не хватало. Так вот. Пойми простую вещь. Да, многое, что про меня говорят — ложь. Я не ем детей, не вскрываю животы беременным и не принимаю кровавые ванны. Но даже если забыть обо всех слухах, домыслах и пропаганде, я останусь, как меня и называют, самым опасным человеком последнего столетия. Я монстр не потому, что на меня повесили такой ярлык какие-то нехорошие дяди. Я монстр, потому что я творил и буду творить вещи, которые не способен творить человек. И это не потому, что я вынужден, не из-за обстоятельств или злого рока. Это моя воля и мой выбор. И я ни на секунду не пожалею о нём. Ты говорила о Ласиане и запнулась, потому что думала, что мне будет некомфортно вспоминать о том, что я с ним сделал? Это не так. Я не испытываю ни стыда, ни вины. Потому что тогда я должен был это сделать и Ласиан, так вышло, попал под руку. Ему не повезло. Я действительно рад, что он смог разобраться в себе и своих проблемах. Но, доведись нам встретиться, я не стал бы извиняться. Сегодня мы с тобой отлично посидели и пообщались и мне было по-настоящему приятно вновь с тобой увидеться. И завтра, если ты захочешь, я провожу тебя и твоего парня до границы Диких Земель и вы спокойно уедете, как я и обещал, я ничего вам не сделаю. Но если ты решишь выбрать сторону Эрда и однажды нам доведётся встретиться на поле боя, я убью тебя, что бы между нами ни было. А если ты всё-таки решишь присоединиться ко мне, знай: с чистыми руками ты не останешься. Я понимаю, что в каком-то смысле я — твоя ностальгия, как и ты — моя. Но я не дам этой ностальгии управлять моими мыслями и решениями. И ты не давай. Мы поняли друг друга?
— Да.
— Хорошо. А теперь ложись, поспи.
— После такого это будет проблематично… — чуть истерично усмехнулась Геата.
— Сомневаюсь. Готов поставить свой чайный сервиз: стоит тебе коснуться головой подушки — и ты тут же вырубишься. Усталость не победить тяжёлыми думами. А порассуждать можно и завтра, на свежую голову. Будить и торопить тебя я не собираюсь.
Всё случилось так, как Лазарис и сказал. Геата, раздевшись, залезла под плед и действительно почти сразу заснула. Она не успела даже раз прокрутить в голове сказанное мужчиной и его слова отправились прямым ходом в её сновидение, вместе со всем, что произошло с ней за день. И хотя что именно ей снилось, девушка по пробуждении не смогла бы сказать даже приблизительно, решение, пришедшее ей на утро, было неожиданно чётким и ясным.
— Доброе утро, соня, — Мастер Хаоса сидел за столом с чашкой дымящегося чая и доедал небольшой кексик.
Напротив него, спиной к девушке, сидел незнакомый мужчина. При появлении Геаты он обернулся и её глаза встретились с его, немного странными, словно о чём-то грустящими без каких-либо на то причин. Подскочив с места, мужчина быстрым, но при этом неожиданно аккуратным и галантным жестом поймал её ладошку и прильнул к ней губами.
— О, и я со всей искренностью желаю прекрасного утра не менее прекрасной леди! Как вам спалось? Какие замечательные видения послало вам ваше подсознание?
— Не пугай её, — хмыкнул Лазарис, — Геата, это Ашадин. Он всегда такой, не обращай внимания.
— Какой это ещё: “такой”?! — мужчина театрально взмахнул руками, — Такой изящный и обходительный, возможно ты хотел сказать? Или, может быть, такой вежливый и утончённый? Ну так что ты молчишь?
— Всё перечисленное вместе.
— Вот то-то же! Позвольте узнать, дорогая Геата, что вы бы желали на завтрак?
Девушка, мигом проснувшаяся от этого странного представления, с некоторой оторопью глянула сначала на Ашадина, до сих пор стоявшего всё в той же полусогнутой позе, а потом на Лазариса.
— Есть яичница, можно сделать бутерброды, а ещё Ашадин испёк кексы.
— Вот этими вот руками!
— Я сказал прекращай цирк. Не видишь, что ли, что ты только хуже делаешь?
— Ой, да как угодно.
Скрестив руки на груди и надувшись, словно мышь на крупу, Ашадин вернулся на своё место, где, как теперь могла видеть Геата, он специальным кондитерским рукавом выдавливал сверху на расставленные ровными рядами кексики крем.
— Я буду яичницу, если можно.
— Садись.
Вскоре перед девушкой появилась тарелка, а ещё через пару минут в ней оказалась немного подгоревшая яичница с томатами и ветчиной. Рядом с лёгким звяком опустилась большая чашка чая.
— Приятного аппетита.
— Спасибо… — Геата хотела было приступить к трапезе, от запаха которой у неё засосало под ложечкой, а в голове всплыло понимание, что со вчерашнего обеда она съела лишь несколько печений, но потом эти мысли вытеснило другое важное воспоминание.
— А Марн? Как он?
— В порядке он, уже давно встал. Но ему в моём присутствии явно было некомфортно, так что он попросил разрешения выйти на улицу. Где-то там и пропадает. Ты сначала поешь, а потом уже можешь идти его искать.
— Хорошо.
Больше откладывать завтрак Геата не собиралась, набросившись на яичницу. И только съев половину поняла, что вкус блюда очень далёк от идеального или хотя бы хорошего. Яичница, сверху казавшаяся лишь немного подгоревшей, снизу была почти чёрной, очень сильно пересолёной и буквально плавала в масле.
— Не очень? — скривившись, словно сам сейчас жевал свою яичницу, спросил Лазарис.
— Нет-нет, всё в порядке…
— Да ладно, можешь не пытаться. Я знаю, что дерьмово готовлю. Материализованная еда вкусная, потому что я воспроизвожу именно вкус, но когда дело доходит до приготовления чего-то своими руками… скажем так, это моё проклятье.
— Это вы, моя дорогая, ещё не пробовали ту откровенную и редкостную мерзость, что он сотворил “своими руками”, пытаясь приготовить мой любимый, между прочим, яблочный пирог. — Ашадин вскинул кексик над головой, словно штандарт праведного гнева. — Заявляю с полной ответственностью, что к выпечке или вообще хоть к чему-нибудь сложнее этой самой несчастной яичницы подпускать его нельзя ни в коем случае!
