Ветки и листья касаются моего лица. Мохнатая гусеница приземляется мне на губу, и моё тело покачивается, когда я поднимаю свободную руку, чтобы побыстрей её смахнуть.
Становится темнее; свет фонарика теряется в листве. Я прижимаюсь к стволу, полагаясь только на ощущения. Я словно проникаю в другой мир. Пальцы покалывает; прохладный ветерок шуршит листвой.
Мисс Джеймс говорит, что мы все спустились с деревьев. Мы – то есть люди. Однажды на уроке она рассказывала про Чарльза Дарвина и его теорию эволюции. Она сказала: современные учёные полагают, что наши давние предки были обезьянами и всю жизнь проводили на деревьях. Возможно, именно это помогает мне лезть – я просто вспоминаю, как мы жили раньше.
Руки у меня вспотели. Ветки вокруг становятся тоньше. Потянувшись к очередной ветке, я слышу, как далеко внизу Джонни кричит:
– Ты что-нибудь видишь?
Я смотрю вниз; моя рука хватается за воздух, и тело наклоняется вбок – ветка, к которой я тянусь, оказывается миражом. Подо мной разверзается бездна, ноги начинают скользить, но тут мои пальцы цепляются за морщинистую кору, и я буквально повисаю, ухватившись за ствол.
– Чарли! – голос Диззи звучит словно за много миль. – Ты в порядке?
Я не могу даже открыть рот, чтобы ответить, потому что отчаянно цепляюсь за дерево, и от этого зависит моя жизнь. Я закрываю глаза и вжимаюсь лицом в грубую кору, борясь с головокружением.
Прижавшись ухом к стволу, я слышу внутри странную вибрацию. Сначала мне кажется, что это шум моей собственной крови, ведь сердце у меня так и колотится. Но потом я понимаю, что это не биение пульса, а мелодия.
В недрах дерева звучит музыка.
9
Это та самая мелодия, которую папа всегда включает вечером в пятницу – её мотив доносится ко мне в комнату. Плотно зажмурившись, я цепляюсь за качающийся ствол; от этой прерывистой мелодии мне становится нехорошо. Я слышу стаккато, подчёркивающее ритм; он звучит в недрах ствола, прямо под ухом.
Я задерживаю дыхание, пытаясь понять, что происходит. Говорят, если поднести к уху раковину, можно услышать шум моря. Но сейчас, когда кора царапает мне щёку, всё, что я слышу, – это музыка. Мысли мешаются, мир кружится… мелодия охватывает меня.
Потом сквозь музыку внезапно прорывается папин голос:
– А теперь послушай меня!
Мои пальцы соскальзывают, и от папиного крика я чуть не падаю с дерева. Когда я дома, этот крик служит сигналом зажать уши в отчаянной попытке заглушить звуки ссоры, которая, как мне известно, в самом разгаре.
Но сейчас я этого сделать не могу.
Я обречённо цепляюсь за дерево, чувствуя, как под пальцами расходится кора, пока внутри ствола переплетаются гневные голоса родителей. Я не слышу, о чём они спорят. Очередное злое слово сопровождается звоном тарелки, разбившейся о стену. Папа обещал, что жизнь наладится, когда мы переедем, но ссориться они стали ещё чаще.
Мама и папа ругались из-за всего, что пошло не так.
Они ругались из-за того, что не знали, как это уладить.
Ругались из-за будущего.
Из-за прошлого.
Из-за меня.
И я ничего не могу поделать.
Мне хочется прикрикнуть на них. Сказать, что мы заблудились в лесу. Что они должны искать меня, вместо того чтобы ругаться. Но ссора продолжается, а мои слова звучат не громче шёпота. Я дрожу всем телом, когда новый порыв ветра сотрясает дерево.
– Помогите…
Но музыка играет громче, заглушая крики внутри ствола. На мгновение она наполняет собой весь мир – а потом дерево вздрагивает от стука захлопнувшейся двери. Мелодия обрывается, и я больше ничего не слышу, кроме шелеста листьев.
Мои глаза по-прежнему закрыты, но я чувствую, как по лицу катятся слёзы.
А потом снизу раздаётся голос Диззи:
– Чарли!
Я заставляю себя открыть глаза; но невозможно даже поднять руку, чтобы вытереть слёзы. Я цепляюсь за ствол, и моя боль сочится в трещины на коре, а вокруг сгущается мрак.
– Чарли! – снова кричит Диззи. – Всё хорошо? Что ты видишь?
Вытянув шею, я вглядываюсь в темноту. Глаза постепенно к ней привыкают. Ветви редеют, и сквозь листву пробиваются полоски серебристого света.
– Я уже почти наверху! – кричу я, и эти слова оставляют в моём пересохшем рту привкус пыли.
Стиснув зубы, я тянусь к тонкой ветке над собой и молюсь, чтобы она выдержала. Руки болят, страх сдавливает грудь, а дерево опять покачивается. Но тут моя голова наконец выныривает из листвы, и я зажмуриваюсь: яркий свет внезапно бьёт в глаза. Моргнув, я запрокидываю лицо и вижу луну: она сияет прямо надо мной, совсем рядом – рукой подать, если рискнуть и оторваться от дерева. Пухлый полумесяц, ослепительно-белый на фоне чёрного неба. Голова у меня кружится, когда я делаю глубокий вдох, – так здесь холодно.
Я рассматриваю горизонт и пытаюсь сориентироваться.
Я ищу деревню, не сомневаясь, что где-то вдалеке замечу её огни, но не вижу ничего, кроме тёмно-зелёного ковра листвы. Лунный свет озаряет верхушки деревьев. Крепко держась за ветку, я вытягиваюсь в другую сторону, но и там мой взгляд скользит лишь по сплошному морю деревьев. Во все стороны сколько хватает глаз тянется лес.
В отдалении слышится щёлканье сойки, и я с дрожью вспоминаю зашифрованную азбукой Морзе фразу:
«Будет буря».
Стараясь не поддаваться страху, я задираю голову к небу. Хоть лес и кажется бесконечным – но если я найду Полярную звезду, мы сумеем выбраться из чащи.
Если верить «Руководству для бойскаутов», самый верный способ отыскать Полярную звезду – найти Большую Медведицу. Это группа из семи ярких звёзд; если соединить их линиями, получится форма ковша. Или сковородки. Две звезды, находящиеся на одной линии с Полярной звездой, как бы указывают на неё.
Я моргаю – глаза не сразу привыкают к сиянию луны. Отсюда звёзды кажутся гораздо ярче. Но, осматривая небо в поисках знакомых очертаний ковша, я понимаю, что что-то не так. Дело не только в яркости звёзд – просто режет глаза, – но и в том, в какие фигуры они складываются на небе. Я не вижу ни ковша, ни Полярной звезды. Все созвездия выглядят как-то неправильно. Я в замешательстве разглядываю их, пытаясь разобраться в этих ослепительных точках, рассыпанных в темноте.
Нет ни Ориона, ни других созвездий, по которым, согласно «Руководству для бойскаутов», можно найти дорогу в темноте. На секунду мне кажется, что я вижу Кассиопею, но затем я понимаю, что две крайние звезды стоят совсем не там, где надо; буква «М» превратилась в вопросительный знак.
Это неправильно. Созвездия всегда должны выглядеть одинаково, вне зависимости от своего положения на небе. По ночам я часто смотрю на звёзды из окна, запоминая их и мечтая к ним улететь. Но теперь они меня пугают.
