С усилием открыв глаза, я удивленно моргаю. Ничего не видно. Всё черно; темнота окружает меня плотной стеной. Я опять моргаю, но ничего не меняется. Непроглядный мрак. Меня ослепило? Или убило?
Перепугавшись, я пытаюсь пошевелиться, но на мне лежит что-то тяжёлое. А подо мной – какие-то обломки. Когда я ёрзаю, надеясь понять, что это такое, слышится хруст стекла. Вытянув руку, я касаюсь расщеплённого дерева – в нескольких сантиметрах от моего лица. Я ощупываю зазубренную поверхность, ощущая давящую на меня тяжесть. Эта штука кажется огромной как ствол и лежит под углом, прижав моё тело к земле.
Я толкаю, но от этого на лицо лишь сыплется мусор. Я кашляю, вновь ощутив во рту землю. Потом толкаю сильнее, напрягая все мускулы, но тяжесть остаётся на месте. Плохо. В одиночку мне не выбраться.
Я убираю руку и глубоко дышу, стараясь побороть панику. Затем слышу зловещий скрип: дерево двигается, рывками смещаясь вбок и вниз, пока щепки не начинают царапать мне щёку.
Я втягиваю голову в плечи и отчаянно пытаюсь высвободиться, пока вся эта махина не рухнула. Что-то по-прежнему прижимает меня к земле, но когда я шевелюсь, расщеплённое дерево вздрагивает и останавливается.
Я неподвижно лежу в темноте, едва осмеливаясь дышать.
Страх сдавливает мне горло, удушливое тепло моей крошечной тюрьмы пробуждает очередное воспоминание, и, закрыв глаза, я погружаюсь в него. Из темноты – в тёплые мамины объятия. Я вспоминаю, как она сидела на моей кровати, накрывшись вместе со мной одеялом, и читала мне «Ветер в ивах». Слышится её голос, ласковый и добрый:
– Что там такое? – спросил Крот, указывая лапой на лес, который темнел вдалеке на другом берегу.
– Там? Да это просто Дикий Лес, – ответила Крыса. – Мы туда не ходим…
Мама крепко прижимает меня к себе и повышает голос, чтобы заглушить стук в дверь. Папа пьян, он велит маме впустить его и предупреждает о том, что будет, если она этого не сделает.
И тут я слышу, как кто-то плачет.
Я открываю глаза, и передо мной предстаёт темнота, но воспоминание отказывается меркнуть. Этот звук словно издаёт какое-то дикое животное; его крик, похожий на мяуканье, слышится в непроглядной мгле совсем рядом.
Я смотрю во тьму, и сердце бешено бьётся, когда я пытаюсь понять, кто это. В голове звучит мамин голос – слегка дрожа, он перечисляет животных, обитающих в Диком Лесу.
Хорьки… и горностаи… и лисы… и так далее.
Я вспоминаю примитивные изображения этих зловещих существ. Не они ли там, в темноте?
Хнычущий звук повторяется где-то совсем близко. Кто бы это ни был – кажется, ему больно.
Поборов страх, я протягиваю руку к источнику звука. Сердце так и подскакивает, пока я разгребаю землю и обломки. Мяукающий плач направляет мою руку в темноте. И я замираю, когда касаюсь не шерсти, а кожи.
Я в ужасе отстраняюсь, но тут крик раздаётся снова, громче прежнего.
Я осторожно ощупываю неведомое существо и обнаруживаю крошечные ручки, сжатые в кулачки. Тогда крик переходит в вой. И в моей голове как будто переключается картинка. Это не животное, а маленький ребёнок.
В голове слышится мамин голос, нежный и тихий. Он продолжает читать сказку, пока я стараюсь собраться с мыслями.
– А что находится за Диким Лесом?
– За Диким Лесом лежит Большой мир, – сказала Крыса. – И он не нужен ни мне, ни тебе…
До того как мир рухнул, мне казалось, что я нахожусь в двух местах одновременно, но теперь всё окончательно запуталось. Я уже не понимаю, что настоящее, а что нет… но ребёнок уж точно настоящий. Я глажу его по головке, ощущая тёплую мягкую кожу, а он продолжает плакать. Кажется, малыш напуган – как и я. Я осторожно обвиваю его рукой и, поддерживая головку, притягиваю к себе.
Ребёнок плачет ещё громче, и я пугаюсь, что ему больно. В темноте почти ничего не видно, но я чувствую, как он корчится рядом со мной. Я обнимаю его, не зная, что ещё можно сделать, а обломки, которыми нас завалило, зловеще трещат вокруг.
– Ш-ш, – говорю я, опасаясь, что всё может обвалиться. – Пожалуйста, не плачь.
Ребёнок снова кричит; крошечные кулачки барабанят по моей груди. Я прижимаю его к себе и тихонько напеваю. Жалобный плач наполняет темноту. Под слоем пыли кожа младенца пахнет ванилью, и этот запах внезапно пробуждает ещё одно воспоминание.
Нет, не воспоминание – нечто вроде сна. Я вижу лунный свет, падающий на лицо ребёнка. Его глаза широко открыты. Не знаю, откуда взялось это видение, но происходящее кажется вполне реальным. Я вижу саму себя – стоя спиной к окну, я качаю на руках ребёнка. Лунный свет льётся в щёлку между занавесками. Сил нет, пустая кроватка в углу словно дразнит меня, а младенец продолжает кричать. Я покачиваюсь, тихонько баюкая ребёнка, и напеваю колыбельную:
– Баю-бай, на дереве детка засыпает, ветерок подует – люльку покачает…
Лёжа в пыли и в темноте, я напеваю то же самое, а малыш извивается у меня в руках. Я слышу, как обломки над нами снова трещат, и прижимаю к себе ребёнка, надеясь уберечь его, насколько возможно.
– Ветка обломилась, упала колыбель… – Мой голос замирает, когда вокруг начинает сыпаться труха. – Наземь полетели и дитя, и ель…
Темноту разрывает громкий треск; сверху льётся свет, и я вижу большие руки – они тянутся ко мне. Зажмурившись, я чувствую, как меня вытаскивают из обломков – а я продолжаю цепляться за ребёнка, который плачет, уткнувшись в меня.
– Не бойся, – говорит мужской голос, срываясь от волнения, и я чувствую, что ребёнка забирают. – Всё хорошо.
Открыв глаза, я вижу взрослого Диззи в ореоле мерцающего света. Он прижимает ребёнка к груди, а за спиной у него горит разрушенный дом с выбитыми окнами. Когда я поднимаюсь на ноги, Диззи с благодарностью смотрит на меня.
– Я уже почти потерял надежду найти кого-нибудь живым. Как ребёнок мог уцелеть под грудой развалин?! – Глаза Диззи под металлической каской блестят от слёз, а младенец у него на руках заходится криком. – Но потом я услышал твоё пение, Чарли. И по голосу сумел отыскать тебя в темноте. Как тогда в лесу.
Внезапная вспышка озаряет небо, на мгновение превратив ночь в день. Посмотрев вокруг, я вижу, что мир лежит в руинах; фасады домов превратились в груды кирпича и досок, валяющихся на мостовой. Раздаётся грохот, и снова накрывает темнота. Лес теперь кажется таким далёким. По-прежнему держа одной рукой ребёнка, второй Диззи тянется к висящему на шее свистку.
– Я тогда не понимал, – говорит он, – а теперь понимаю. – Он протягивает свисток мне: – Возьми, Чарли.
Очередной раскат – судя по звуку, ещё ближе – сотрясает мир.
Дрожащими пальцами я беру свисток. Длинный медный цилиндрик кажется тяжёлым. Я вижу, как за спиной у Диззи кирпичи начинают обваливаться, и слышу треск пламени. Во рту у меня пересыхает, горло саднит от дыма и пыли.
