Я смотрю на собеседника в замешательстве, ожидая, что снежинка растает у него между пальцев, но она остаётся целой и невредимой. Старый Крони подносит её к губам, слегка дует – и снежинка вновь повисает в воздухе.
– Человек по имени Альберт Эйнштейн когда-то сказал, ну или скажет (право, не помню подробностей), что разница между прошедшим, настоящим и будущим – всего лишь прочная иллюзия. Законам, управляющим Вселенной, безразлично, в какую сторону течёт время. Если время внезапно начнёт идти в обратную сторону, из будущего в прошлое, Земля не перестанет вращаться вокруг Солнца.
Я с удивлением вижу, что снежинки, до сих пор висевшие в воздухе, вдруг начинают подниматься. Вихрь ледяных кристалликов устремляется вверх, в темноту. Я слышу, как Диззи и Джонни шевелятся, и поворачиваюсь к ним в надежде, что они освободились от неведомой силы, которая удерживала их в неподвижности.
Но их взгляд остаётся устремлённым в никуда, а сами они пятятся по поляне. Снег скрипит у них под ногами, они идут задом наперёд по собственным следам – и те исчезают. Выглядит это так странно, что у меня глаза на лоб лезут.
Мальчишки скрываются за деревьями, и я остаюсь наедине со Старым Крони.
Я поворачиваюсь к нему. Ничего не понимаю. С той самой секунды, как я пришла в себя, всё утратило смысл.
– Что происходит?
Старый Крони смотрит на меня, и его взгляд вдруг становится зловещим.
– Вы, люди, гонитесь за временем, тратите время даром, берёте его взаймы, теряете. Вы говорите: «время летит», «время лечит», «время покажет». «Вовремя», «безвременно», «всё время мира в твоём распоряжении», «время истекло»… но вы так и не понимаете, что же такое время. Вас ослепляет мгновение, в котором вы живёте, – но вы никак не возьмёте в толк, что каждая пролетевшая секунда содержит одновременно будущее и прошлое. Теперь ты это понимаешь, Чарли?
Голова у меня кружится от воспоминаний об увиденном. Тонущий мужчина, небо, полное огня. Исчезнувшие созвездия, бесконечный лес. Родительская ссора, странная пишущая машинка, спрятанная в дупле, ребёнок, плачущий посреди погибшего мира. Я думаю о том, что сказал Старый Крони, но стоит мне открыть рот – и слова словно застревают в горле.
– Всё, что было сегодня… – выговариваю я, борясь со слезами. – Это картинки будущего или прошлого? Я не понимаю.
Старый Крони подходит ко мне и ласково кладёт руку на плечо.
– Любая жизнь – череда мгновений, – говорит он. – Вот что такое ты видела. Мгновения во времени.
От его пальцев идёт тепло. Я поднимаю голову и смотрю ему в лицо. Старый Крони спокоен, как безмятежное море.
– Будущее создают решения, которые ты принимаешь. Поступки, которые ты совершаешь, меняют мир.
Слова Старого Крони доходят до меня не сразу.
– Как я могу изменить мир? – спрашиваю я, недоверчиво качая головой. – Мне всего одиннадцать.
– Я вижу тебя целиком, Чарли, – отвечает Старый Крони, – вижу тебя во времени – чем ты была и чем станешь. Ты будешь разной, но тем не менее останешься прежней. Возможно, ты это поймёшь, только когда оглянешься назад. Но ты изменишь мир, Чарли. Нужно только время.
Внезапное хлопанье крыльев заставляет нас обоих задрать головы. Я вижу, как через полянку хвостом вперёд, взмахивая крыльями снизу вверх, летит птица и садится на верхушку ближайшего дерева.
Маленькая коричневая птичка перепрыгивает с ноги на ногу на голой ветке; её серовато-белая грудка нахохлена от холода. Я сразу же узнаю эту птичку. Диззи нарисовал её в своей тетрадке.
Это соловей.
Выпрямившись, птица смотрит на нас чёрными глазками-бусинками и подёргивает хвостом, словно собирается сорваться с места. Затем соловей широко раскрывает клюв и начинает петь.
– Вот что такое время, – говорит Старый Крони под аккомпанемент неумолчных свистов и трелей. – Каждая нота соловьиной песни – это застывшее мгновение. На самом деле ты слышишь отдельные ноты, но твоё сознание превращает их в мелодию. Когда исчезает из памяти одна нота, твой мозг предвкушает следующую. Благодаря этому ты, застыв в настоящем, слышишь единый мотив.
Ясно видимое на фоне серебристого неба тельце соловья дрожит, когда он испускает длинную ноту, наполняющую собой всю поляну.
– Мелодия времени – у тебя в голове, Чарли. Это твои воспоминания, хорошие и плохие. Это мечты о будущем и страхи, которые ты скрываешь.
Я чувствую, как по моему лицу бегут слёзы. Песня соловья нестерпимо прекрасна. Вопросов у меня больше, чем ответов, но прямо сейчас я могу спросить только одно:
– Почему именно я?
Сняв руку с моего плеча, Старый Крони легонько постукивает пальцами по моему виску.
– Ты оказалась здесь, а я просто проходил мимо, – отвечает он с добродушной улыбкой. – Время живёт у тебя в голове. Когда ты упала и ударилась, то мельком увидела бескрайний океан времени… а теперь пришла пора достичь дальнего берега. – Он смотрит на дерево, где продолжает распевать соловей. – Ты должна кое с кем встретиться.
Поманив меня за собой, Старый Крони шагает к дереву. Не желая отставать, я тороплюсь за ним. Снег скрипит под моими ногами в такт пению соловья.
Положив руку на покрытый морщинами ствол, Старый Крони поворачивается ко мне:
– Хоть это дерево и кажется старым, но для Вселенной его жизнь – лишь мимолётное мгновение. Некогда оно было семечком, потом молодым побегом, а в другое время и в другом месте станет чем-то ещё. Из него сделают половицы или, быть может, даже дверь… – Он нажимает рукой, и я удивлённо ахаю: часть ствола внезапно подаётся внутрь, в ровный четырёхугольник темноты.
В открытую дверь.
– Иди за мной, – говорит Старый Крони и шагает во мглу.
Я стою неподвижно несколько мгновений, слыша, как сердце стучит в груди. А потом, сделав глубокий вдох, следую за Старым Крони.
18
Сначала мне кажется, что всё вокруг покрыто снегом; передо мной совершенно белая комната, залитая мягким светом. Но затем я понимаю, что это просто цвет мебели и стен. Возле одной стены стоят белое кресло и кушетка; на другой – длинные задёрнутые занавески. А перед собой я вижу кровать. Безупречно белое одеяло обрисовывает фигуру пожилой женщины. На голове у неё снежно-белая повязка. Кажется, женщина спит.
Я отступаю на шаг, чувствуя себя незваной гостьей. Но мои ботинки скрипят на полированном полу, и из дальнего угла появляется вторая женщина, в сине-белой униформе. До сих пор она сливалась со стеной. В открытом шкафу у неё за спиной лежат мягкие белые полотенца; она вопросительно смотрит на меня, и я понимаю, что это сиделка.
– Посетителей пускают не раньше девяти, – говорит она негромко, чтобы не разбудить спящую. – Боюсь, тебе придётся уйти.
