В пальцах Козыря поблескивает позолоченным боком винтажная зажигалка с распахнутыми крыльями. Он вытаскивает из кармана пачку сигарет, прокручивает их в пальцах, потом бросает на меня косой взгляд и с недовольной рожей отправляет коробку ждать своего часа на подоконнике.
– Потому что ты сюда приперлась по своей воле, – поясняет насмешливо, – ты знаешь, что разочаровала меня, знаешь, что я с удовольствием устрою тебе веселую и очень сложную жизнь, просто потому что разочаровывающие меня люди не должны жить спокойно и просто. Но ты пришла. Это в принципе дает некую надежду, что я не очень в тебе прое… ошибся.
– Значит, вы поэтому не подписывали мое прошение? Чтобы мне жилось сложно и весело?
– Ну, да. А еще потому что я имел право без особых обоснований не облегчать тебе жизнь, – с абсолютно садистским удовольствием откликнулся Козырь, – ты подвела меня, детка. Скажи спасибо, что руки-ноги на месте остались.
– Спасибо, – откликнулась негромко, собираясь с мыслями, – Эдуард Александрович…
– Сделай одолжение, не извиняйся, – Козырь слегка дернул уголком надменного рта, – такие вещи никогда меня не трогали. Лучше давай к делу. Хочешь знать, как Ольшанский выторговал у меня подпись в твоей бумажке?
– А вы вот так прямо возьмете и скажете?
Честно говоря, я в этом сомневалась. Даже напускная благожелательность Козыря не могли меня обмануть. Более того, я поняла, что происходит.
Он со мной развлекался.
Ему на самом деле было весело наблюдать за мной, нервничающей, боящейся его, не ждущей от него ничего хорошего.
Кто-то заводит муравьиную ферму, чтобы наблюдать за этими упоротыми насекомыми, а у Эдуарда Александровича вместо муравья – я. И прочие, к кому он имеет те или иные претензии.
– Ну, если и ты ответишь на мой вопрос честно, скажу, – Козырь мне улыбнулся холодной улыбкой дельца, – если ответ мне понравится, конечно.
– Это нечестно, – замечаю я, – вы ведь скажете, что вам мой ответ не нравится, и я останусь в пролете.
– Ага, – Козырь насмешливо кивает, – хорошо, что ты понятливая девочка. Соображаешь, что иных вариантов у тебя нет.
Сделала мысленный вздох, переплела пальцы на коленях.
– Я отвечу. Что вы хотите знать?
– Сколько времени он знает, что твой ребенок от него?
Не ожидала этого вопроса. Но Козырь продолжает на меня смотреть со снисходительным любопытством. Будто все уже просчитал за меня, все возможные варианты ответа.
– Пару недель, – отвечаю, подавляя всплывшие вопросы типичного параноика в духе “а вам зачем знать?”
– Не разочаровывай меня еще сильнее, Морозова, – Козырь недовольно щелкает крышкой зажигалки, – ты – фурия с секундомером. Какие еще нахрен “пару недель”?
– Шестнадцать дней, – произношу уже суше, бросая взгляд на часы, – шестнадцать дней, семь часов и четырнадцать минут. Секунды надо?
За точку отсчета обозначим тот день, когда Ольшанский явился ко мне со своими экспертизами.
– Думаешь, ты в том положении, чтобы мне дерзить?
Он смотрит на меня с ленивым любопытством.
– Так вы скажете, что он вам предложил? – я опускаю взгляд. Жду несколько минут. Потом осознаю – нет, я, кажется, все-таки не дождусь ответа, вздыхаю и встаю на ноги.
Козырь с язвительной ухмылочкой наблюдает за мной. Не желает останавливать.
Иногда даже его хочется послать далеко и надолго…
Ладно. Черт с ним…
– Ты неверно формулируешь вопрос, Морозова, – в лучших традициях любого упивающегося властью над другими паршивца Козырь останавливает меня только у самой двери, когда я уже почти вышла, – не он мне предложил. Я с него потребовал. Без права на отказ, разумеется.
– Но что, – оборачиваюсь, отчаянно вцепившись в ручку двери, – что вам от него надо?
– Мне лично – пожалуй, ничего, – откровенно издеваясь, Козырь не спешит сразу выдавать мне нужные ответы, – а вот нашему новому представительству в Японии был нужен надежный человек, способный представлять мои интересы. И я его нашел. Можно даже сказать, купил. Со всеми его потрохами.
В какой-то момент до сотрудников “Рафарма” дошел слушок – наш шеф – из извращенцев. Из тех, кто любит причинять другим боль. Многие девушки нашли этот слушок пикантным, даже рассуждали о том, как бы дать ему знать, что очень даже не против постоять для него на коленках.
Это ведь так интересно! Необычно!
Потом он женился, причем как-то резко, вычеркнув себя из разгульной жизни молодого наследника отцовского состояния. То, что на своей жене Козырь был задвинут – это все поняли, как только увидели её на первом же корпоративе.
Мне всегда было фиолетово, что там он делает с женщиной перед сексом, в работе Козырь – да – отличался крайней жесткостью, но она сопровождалась еще и тем, что почти всегда он действительно понимал, как будет лучше всего.
И только сейчас я понимаю – да, он садист. Чистейшей воды, искуснейший садист, прекрасно знающий о болевых точках своих жертв.
И я – его жертва. В каком-то смысле.
Не помню, как с ним попрощалась. Не помню, как дошла от его коттеджа до ресторана и, упав на табурет у барной стойки, заказала капучино. Спохватилась, что мне вообще-то нельзя, потом подумала, что одна чашка кофе вряд ли нанесет непоправимый урон.
Резко перестало быть страшно. Просто до меня дошло – Козырь прекрасно знает, что делает. И знает, как отравить мою жизнь сильнее, чем простым поиском новой работы.
И ведь работает…
Работает, да.
Даже эфемерная угроза потерять Ольшанского из виду деморализует меня настолько, что секунда за секундой отчаянное желание заплакать никуда не уходит.
Получается – ничего я не победила.
Получается – по-прежнему выбирала роль безмолвного наблюдателя его жизни, вместо того, чтобы вычеркнуть его до конца.
Получается, я бездарно врала, когда говорила, что могу уехать на другой конец страны, лишь бы его не видеть.
Господи, как же это противно – быть мной.
– Так и знал, что тебя тут найду. И про кофе догадывался. Надя, мне сообрази ристретто.
Широкая ладонь падает на барную стойку рядом со мной. От Ника пахнет прохладным уличным ветром, а еще – он кажется запыхавшимся. Он что, подорвался с места? Ко мне? Да бред, с чего бы!
– Просил ведь оставить эту тему, – с мягким укором покачивает головой, – ты когда-нибудь вообще что-нибудь делаешь, как тебя просят?
Голова кружится. И в ней так громко шумит моя пустота, что я никак не могу собраться с мыслями и затолкать все это, жидкое, в твердую оболочку.
– Откуда знаешь? – спрашиваю тихо.
