Российское руководство, опасаясь утратить свободу маневра, отвергло подобные инициативы. Остается не вполне понятным, чего именно добивался Бисмарк. Было ли его предложение вполне серьезным или он просто хотел предпринять весьма смелый зондаж, своеобразную разведку боем, в ходе которой предполагалось установить, как далеко зашло наметившееся в 1874 году австро-русское сближение и насколько Россия готова защищать позиции Франции в Европе? Второе предположение представляется весьма вероятным, особенно в свете последовавших вскоре событий.
9 апреля во влиятельной консервативной газете «Пост» появилась статья «Предвидится ли война?» Вывод, который делал автор статьи, был весьма тревожным: вооруженный конфликт между Германией и Францией уже на горизонте. Хотя формально газета была независимой, никто не сомневался в том, что публикация инспирирована правительством. Поводом для публикации стали два никак не связанных между собой мероприятии французского правительства: рост закупок лошадей за границей и кадровый закон 13 марта 1875 года, вводивший в каждом полку четвертый батальон. Правда, число рот в батальоне при этом уменьшалось, но на такие «мелочи» германская пропаганда старалась не обращать внимания. Даже военные специалисты, которые прекрасно понимали суть реформы, нагнетали атмосферу.
Одновременно из правительственных кругов Германии начали исходить сигналы о том, что страна действительно всерьез собирается начать превентивную войну. Особенно усердствовали в этом направлении военные, но и дипломаты тоже не отставали. 21 апреля вернувшийся из Петербурга Радовиц в беседе с французским послом доказывал всю правомочность превентивного удара по Франции. Глава прусского генерального штаба Мольтке также принимал в «военной тревоге» самое активное участие. В частности, он заявил английскому послу Расселу, что «желает войны не та держава, которая выступает, а та, которая своим образом действий заставляет других выступать» и, таким образом, немецкое нападение было бы вполне оправданным. 30 апреля, встретившись теперь уже с бельгийским послом Нотомбом, он вновь посетовал на скорость французских вооружений, которая «является неоспоримым свидетельством подготовки к войне. В таких обстоятельствах мы не можем ждать, пока Франция будет готова — наш долг заключается в том, чтобы опередить ее»
[528].
Единственным, кто старался держаться в тени, был сам Бисмарк; это оставляло ему открытым путь для отступления в том случае, если бы события приняли нежелательный оборот. По сегодняшний день среди историков нет единого мнения по поводу причин «военной тревоги» и намерений имперского канцлера. Как всегда, он не считал нужным посвящать в свои планы никого, даже ближайших соратников.
По мнению одних исследователей, Бисмарк всерьез планировал начать новую войну с Францией, наголову разгромить ее и лишить статуса великой державы. Другие, наоборот, полагают, что кризис спровоцировали влиятельные представители генералитета, а глава правительства имел к нему лишь косвенное отношение. Третья точка зрения исходит из того, что которой канцлер стремился провести нечто вроде «разведки боем», проверив, как другие державы Европы отнесутся к возможности новой войны с Францией и при удобном случае нанеся последней серьезное дипломатическое поражение.
Наиболее убедительной, однако, представляется версия, представленная в новейшем исследовании Джеймса Стоуна, посвященном «военной тревоге». По его мнению, ключевой целью Бисмарка было «политическими и военными средствами сдерживать антиреспубликанские силы во Франции»
[529]. Давление на Париж весной 1875 года следует рассматривать в общем контексте германской дипломатии, стремившейся оказать влияние на внутреннюю политику соседних государств (в том числе Дании, Бельгии, Испании и Австро-Венгрии) с целью не допустить формирования «католической коалиции» вроде той, которую планировал Наполеон III в конце 1860-х годов.
Что касается еще одного спорного вопроса — взаимодействия с Мольтке — то здесь давние соперники, вполне вероятно, вели игру с заранее распределенными ролями. Впрочем, это не помешало Бисмарку впоследствии свалить всю вину за обострение кризиса на фельдмаршала, объявив его впоследствии «молокососом в политике»
[530].
К концу апреля, когда кризис достиг своего пика, стала вполне очевидна реакция на него других великих держав. Французская дипломатия тоже не дремала, запросив помощи у Петербурга и Лондона. Министр иностранных дел Франции Деказ умело использовал ситуацию для того, чтобы привлечь внимание России и Британии к германскому давлению и одержать дипломатическую победу. Поскольку все немецкие заявления об «угрозе с запада» были явно надуманными, Франции удалось без труда склонить на свою сторону Россию и Англию, не желавших нового усиления Второго рейха. 9 мая британский посол в Германии официально заявил, что Лондон в высшей степени заинтересован в сохранении мира. С 10 по 13 мая император Александр II и Горчаков находились в Берлине, где еще раз подчеркнули свою позицию — мир должен быть сохранен. Бисмарку, таким образом, стали совершенно ясны пределы, до которых он мог рассчитывать на поддержку Петербурга.
По итогам встречи Горчаков разослал 13 мая циркулярную депешу, в которой сообщал, что царь покидает Берлин, полностью убежденный в том, что в германской столице все настроены на мирный лад. Депеша была явно рассчитана на то, чтобы представить российскую дипломатию в роли главного миротворца; во многом поэтому Горчакову приписывают слова, которых он на самом деле не говорил — «теперь мир обеспечен». Однако, в любом случае, жест российского канцлера вызвал у его германского коллеги вспышку ярости. Горчакова он характеризовал как «тщеславного, снедаемого честолюбием старика, который платит французским газетам за то, что они его хвалят»
[531]. Отпечаток этой вспышки виден и на страницах мемуаров Бисмарка:
«Я резко упрекал князя Горчакова и говорил, что нельзя назвать поведение дружеским, если доверчивому и ничего не подозревающему другу внезапно вскочить на плечи и за его счет инсценировать там цирковое представление; подобные случаи между нами, руководящими министрами, вредят обеим монархиям и государствам. Если ему так уж важно, чтобы его похвалили в Париже, то ни к чему портить для этого наши отношения с Россией, я с удовольствием готов оказать ему содействие и отчеканить в Берлине пятифранковые монеты с надписью „Горчаков покровительствует Франции“. Мы могли бы также устроить в германском посольстве в Париже спектакль и с той же надписью представить там перед французским обществом Горчакова в виде ангела-хранителя, в белом одеянии с крыльями, освещенного бенгальским огнем»
[532].
На этом «военная тревога» была исчерпана. Бисмарк потерпел достаточно серьезное поражение. Реакция великих держав на его попытки оказать на Францию грубое давление оказалась сугубо негативной, подозрения в отношении агрессивных планов Берлина вспыхнули с новой силой. Линия на ослабление Франции велась им с тех пор достаточно осторожно, на первое место вышли попытки договориться с западной соседкой, которые достигли своего апогея в начале 1880-х годов. По словам А. В. Бодрова, к концу 1870-х годов была достигнута «определенная нормализация франко-германских отношений»
[533].
