Большую поддержку Бисмарку оказала в данном случае германская военная элита. Мольтке принимал самое активное участие в переговорах с империей Габсбургов. Канцлер на сей раз не имел ничего против активности шефа генерального штаба — впервые за последние десять лет оба деятеля работали с таким единодушием. Мольтке всячески сгущал краски, рассказывая императору о громадной концентрации русских войск на восточной границе Германии.
В итоге усилия Бисмарка увенчались успехом. В конце сентября 1879 года он лично отправился в Вену, где был согласован окончательный текст договора. Население австрийской столицы встретило «железного канцлера» ликованием — в последние годы здесь тоже была весьма популярна идея тесного сотрудничества с Германской империей. 15 октября состоялось подписание договора в Вене, а неделю спустя соглашение было ратифицировано Вильгельмом I. «Те, кто сподвиг меня на такой шаг, будут нести за это ответственность перед высшими силами!» — в сердцах заявил он
[573]. Однако сопротивляться массированному и единодушному давлению со стороны своих паладинов престарелый кайзер не мог.
Внешнеполитический поворот состоялся. Германская империя заключила свой первый долговременный и содержащий конкретные обязательства союзный договор. Впоследствии он окажется наиболее устойчивым из всех союзов, просуществовав до самого крушения Второго рейха в 1918 году. Одновременно австро-германский пакт положил начало складыванию системы двух противостоящих друг другу военных блоков, которые в 1914 году начали Вторую мировую войну. Естественно, из этого нельзя делать вывод о том, что политика Бисмарка в конце 1870-х годов предопределяла глобальный конфликт; она диктовалась сложившейся ситуацией и не исключала возможности создания обширной системы союзов. Однако первый шаг на долгом пути был сделан.
Глава 15
Восьмидесятые
Серьезный кризис во внешней и внутренней политике конца 1870-х годов нанес очередной удар по и без того слабому здоровью Бисмарка. Недуги, преследовавшие его ранее, усиливались и дополнялись новыми. Сам «железный канцлер» присущим ему образом жизни в значительной степени ухудшал состояние своего организма. Современники удивлялись его поистине раблезианскому обжорству. «Когда я впервые ел у него, — вспоминал впоследствии Тидеманн, — он жаловался на отсутствие аппетита, после чего я наблюдал с растущим удивлением, как он съедал тройную порцию каждого блюда. Предпочитал он тяжелые и трудно перевариваемые блюда, и княгиня поощряла эту его склонность. Если он в Варцине или Фридрихсру страдал от расстройства желудка, она не находила ничего лучшего, чем запрашивать по телеграфу доставку из Берлина паштета из гусиной печени или рябинника высшего сорта. Когда на следующий день паштет появлялся на столе, князь сразу проделывал в нем большую брешь и, пока его передавали по кругу, преследовал его ревнивым взором (…) Когда паштет, уменьшившись лишь ненамного, возвращался обратно, он съедал блюдо до последней крошки. Неудивительно, что при таких кулинарных эксцессах на повестке дня стояли нарушения пищеварения»
[574]. «Здесь по-прежнему едят так, что трещат стены» — записал Тидеманн в своем дневнике, приехав в Варцин в октябре 1880 года
[575].
Уже за завтраком Бисмарк поглощал тяжелые мясные блюда, обед же превращался в настоящее пиршество. Возможно, виной тому были детские годы, когда в интернате Пламанна юный Отто вынужден был постоянно довольствоваться весьма скудными порциями. Возможно, он, как это часто бывает, обильными приемами пищи компенсировал постоянный стресс. Подобную же неумеренность Бисмарк проявлял в отношении табака и алкоголя, причем никто никогда не видел его в состоянии опьянения. Спиртное только делало его более разговорчивым.
В 1880 году состояние Бисмарка резко ухудшилось, и он вновь заговорил о своей скорой смерти. Баронесса Шпитцемберг в дневнике описала один из приступов, произошедший вечером 30 марта: «Лицо князя было очень красным (…) Покинув комнату, он спустя некоторое время вернулся, но уже бледный. Он практически не мог говорить и лепетал как пьяный, так что я испугалась. Княгиня спросила его, не укусил ли он себя за язык, но он ответил, что у него внезапно отнялись щеки и затылок»
[576]. Еще три месяца спустя она с тревогой отмечала, что Бисмарк, похоже, так полностью и не восстановился после удара.
К началу 1880-х годов «железный канцлер» весил более 120 килограмм (его нормальный вес десятью годами раньше был на четверть меньше). Он с трудом передвигался, отрастил окладистую бороду для того, чтобы хоть как-то скрыть нервный тик нижней части лица. Медики были бессильны ему помочь в первую очередь из-за сложного характера своего пациента. Доктор Генрих Штрук, который в течение долгих лет был его личным врачом, уже в 1872 году высказывал опасения, что здоровью Бисмарка угрожает серьезный кризис. Десять лет спустя эти опасения переросли в уверенность. В течение 1881 года самочувствие «железного канцлера» ухудшалось так стремительно, что из уст врачей звучали самые пессимистические прогнозы — если Бисмарк не встанет на путь исправления, ему отпущено в лучшем случае несколько месяцев. В следующем году Штрук, устав от борьбы со своим пациентом, отказался от работы с ним. Казалось, дни Бисмарка сочтены.
Характер «железного канцлера» соответствовал состоянию его здоровья. Он становился все более нелюдимым, все реже появлялся на публике, передвигался по Берлину в экипаже с занавешенными окнами. В его резиденции все реже проходили приемы, и попасть на них людям, не входившим в узкий круг, становилось все сложнее. Иоганна, здоровье которой тоже оставляло желать лучшего, по-прежнему крепко держала в руках домашнее хозяйство. Но на большее ее сил уже не хватало. В 1884 году плеврит едва не свел ее в могилу.
Однако канцлеру вновь улыбнулась удача. Спасение пришло в лице 33-летнего врача Эрнста Швайнингера. В 1883 году он впервые появился у Бисмарка по рекомендации младшего сына канцлера Вильгельма. С тех пор и до конца жизни своего могущественного пациента Швайнингер оставался его личным врачом. Бисмарк называл медика «черным тираном» и многократно жаловался на его жестокие методы окружающим, однако в то же время беспрекословно повиновался ему. Только Швайнингер смог заставить «железного канцлера» перейти на более нормальный режим дня, сесть на строгую диету с преобладанием рыбных блюд, уменьшить потребление алкоголя и табака.
Современниками это воспринималось как чудо. Влияние, которое имел врач на своего обычно непокорного и не желающего прислушиваться к чужому мнению пациента, выглядело просто мистическим. Сам Швайнингер годы спустя рассказывал: «Бисмарк, когда я к нему пришел, был физически близок к полному крушению; он считал, что перенес апоплексический удар, страдал от тяжелых головных болей и абсолютной бессонницы. Ничто не помогало. Он не доверял медикам. Один из его родственников из-за таких же страданий свел счеты с жизнью, и это, считал он, будет и его участью. „Сегодня, Ваша светлость, Вы будете спать“. — „Поживем — увидим“, ответил он скептически. Я сделал ему после этого влажный компресс и дал несколько капель валерьянки, которые назвал снотворным. Потом я сел на стул у его кровати и взял его руки в свои, как мать у беспокойного ребенка, пока канцлер не заснул. Когда он утром проснулся, я все еще сидел рядом с ним, и он сначала не хотел верить, что уже день и он правда проспал всю ночь. С тех пор он доверял мне»
[577].
