Неудивительно, что в сложившейся ситуации Бисмарк выступил в поддержку жесткого курса российского правительства. С таких позиций он выступал еще в период своего пребывания в Петербурге в качестве прусского посланника. Создание независимой Польши он считал катастрофой для Пруссии, поскольку последняя обрела бы в лице нового государства перманентного врага — «союзника для любого противника, который нападет на нас»
[275]. Кроме того, в сложившейся ситуации он увидел шанс положить конец российско-французскому сближению и выступить в роли единственного союзника Петербурга в Европе. В личном письме Горчакову Бисмарк заявил, что Россия и Пруссия должны действовать солидарно, как будто являются одной страной.
В конце января в Петербург был направлен генерал-адъютант короля Густав фон Альвенслебен. В его полномочия входило согласование с царским правительством мер, необходимых для противодействия восставшим. Кроме того, он должен был, как значилось в собственноручно составленной Бисмарком инструкции, сообщить Александру II, что «позиция обоих дворов по отношению к польской революции — это позиция двух союзников, которым угрожает общий враг»
[276]. 8 февраля Альвенслебен подписал в Петербурге конвенцию, вошедшую в историю под его именем. В соответствии с ней, войска обоих государств должны были сотрудничать при подавлении восстания, получив право пересекать границу при преследовании повстанцев; поляков же, которые попытаются пересечь границу, следовало останавливать и отправлять обратно.
Подписание конвенции имело для Бисмарка два позитивных последствия. Во-первых, она значительно укрепила доверие к нему монарха, который воочию убедился, что новый министр-президент действует с позиций монархической солидарности, придерживаясь традиционной консервативной линии сотрудничества с Петербургом против революционной заразы. Во-вторых — и это было важно в долгосрочной перспективе — Бисмарк смог обеспечить себе благожелательное отношение со стороны российской правящей элиты и способствовал резкому охлаждению отношений между Петербургом и Парижем.
В своих воспоминаниях Бисмарк писал: «Военная конвенция, заключенная в Петербурге в феврале 1863 года генералом Густавом фон Альвенслебеном, имела для прусской политики скорее дипломатическое, нежели военное значение. Она олицетворяла собой победу, одержанную в кабинете русского царя прусской политикой над польской, которая была представлена Горчаковым, великим князем Константином, Велепольским и другими влиятельными лицами. (…) Конвенция была удачным шахматным ходом, решившим исход партии, которую разыгрывали друг против друга в недрах русского кабинета антипольское монархическое и полонизирующее панславистское влияния»
[277]. Однако на первых порах последствия заключенного соглашения были скорее негативными.
Во-первых, весьма болезненной оказалась реакция общественности внутри Пруссии. Если Бисмарку в предыдущие месяцы и удалось приблизиться к соглашению с либералами, то теперь это достижением было разом уничтожено. Главу правительства в палате депутатов и прессе обвиняли в том, что он поддерживает зверства русских варваров, стал слепым вассалом Романовых, опозорил свою страну.
Во-вторых, Пруссия вновь оказалась примерно в той же ситуации, что и во время Крымской войны, став объектом давления со стороны Франции, Великобритании и Австрии. Возникла опасность того, что по счетам Петербурга придется платить Берлину. В Париже продвигали идею совместного дипломатического демарша трех держав в прусской столице. Оказавшись между молотом и наковальней, Бисмарк был вынужден лавировать. Уже спустя несколько недель после подписания соглашения были предприняты усилия для того, чтобы выхолостить его и сделать как можно более безобидным. Пункт о праве войск пересекать государственную границу был фактически исключен; ответственность за это решение стороны активно сваливали друг на друга. «Это не я, а Пруссия потребовала приостановить выполнение конвенции» — писал на донесении своего посланника Александр II
[278]. Затем Бисмарк и вовсе намекнул на желательность отмены конвенции. Когда 1 июня российский император предложил прусскому руководству военный союз, из Берлина последовал вежливый отказ.
Согласно более поздней легенде, именно поддержка Пруссии в ходе польского восстания обеспечила Бисмарку безусловную помощь России в объединении Германии. На самом деле, в Петербурге отношение к Берлину осталось довольно скептическим; проблема заключалась в том, что выбирать российскому руководству было особенно не из кого. Российская помощь Пруссии в дальнейшем не была ни безусловной, ни бескорыстной, а усиление западной соседки вызывало неподдельную тревогу.
Одновременно с участием в польском кризисе Бисмарк был вынужден отбивать атаки Австрии, которая возобновила свое наступление внутри Германского союза. Очередной акт в затянувшейся драме соперничества двух держав был открыт еще в августе 1862 года. Австрийский посланник во Франкфурте предложил созвать собрание представителей ландтагов отдельных государств, которое бы обсудило перспективы принятия единых законодательных актов в сфере гражданского права на всей территории Германского союза.
Для Бисмарка это было неприемлемо в двояком отношении. Во-первых, такая реформа представляла по сути вмешательство во внутренние дела Пруссии, против чего он неизменно и последовательно выступал на протяжении всей своей политической карьеры. Во-вторых, в условиях противостояния парламента и правительства в Берлине было бы большой ошибкой давать либеральным депутатам новое пространство для деятельности. Поэтому министр-президент оказал все возможное сопротивление проекту Вены.
В декабре 1862 года он несколько раз встречался с австрийским послом в Берлине Алоизом Каройи, которому высказал свои соображения по поводу дальнейшего развития австро-прусских отношений. Причем сделал он это в достаточно категоричном, почти угрожающем тоне. Бисмарк прямо заявил, что северная Германия является сферой интересов Пруссии. «Для нас является жизненной необходимостью иметь возможность свободно действовать в нашей естественной среде, северной Германии. (…) Мы должны получить достаточно пространства для нашего политического существования». Пруссия с удовольствием поддержит Австрию на Балканах, если та, в свою очередь, не будет пытаться оттеснить Берлин на вторые роли в Германии. «Если Австрия будет продолжать свою нынешнюю политику и ограничивать нашу свободу и сферу деятельности, то вы вызовете катастрофы, которые в конечном счете приведут к войне» — резюмировал Бисмарк. Он откровенно признал, что нынешнее внутриполитическое положение не позволяет идти на какие-либо уступки: «Сегодняшнему правительству, вовлеченному в тяжелый конституционный конфликт, присущ жизненный интерес удерживать авторитет Пруссии за рубежом на максимально возможном уровне. Если оно откажется от этого, то не сможет удержаться у власти». Защищая свои интересы, Пруссия не остановится перед выходом из Германского союза, а это «поставит Германию на порог гражданской войны»
[279]. Инструкции, которые Бисмарк одновременно направил прусскому посланнику во Франкфурте Узедому, свидетельствуют о том, что он был действительно готов пойти на обострение отношений. Параллельно с этим прусское руководство оказало давление на зависимые от него малые германские государства, пугая их перспективой конфликта, от которого они пострадают в первую очередь.
