Достаточно негативно отнеслись к прусским аннексиям в Париже и Петербурге. В первую очередь при российском дворе были возмущены беспардонными действиями пруссаков в отношении монархов, некоторые из которых являлись родственниками царской семьи. С французами Бисмарк договорился заранее, туманно намекнув на возможность территориальных компенсаций. Что касается России, то в августе на берега Невы в качестве специального уполномоченного был направлен Мантойфель. Ему, известному своими ультраконсервативными взглядами, предстояло объяснить российскому императору причину столь грубых нарушений монархического принципа, а также намекнуть на то, что Пруссия, в свою очередь, не будет возражать против пересмотра Петербургом унизительных статей Парижского мира. Одновременно Бисмарк считал необходимым припугнуть Александра II революцией — «давление из-за рубежа заставит нас провозгласить германскую конституцию образца 1849 года и принять действительно революционные меры. Если революции суждено быть, то лучше мы совершим ее сами»
[355].
Эта фраза стала одним из самых знаменитых высказываний «железного канцлера» и часто используется для характеристики его политики в германском вопросе. Объединение Германии принято называть «революцией сверху» — этот термин появился практически сразу после победы над Австрией. Так, 28 июля 1866 Генрих фон Трейчке писал жене, что «революция, в состоянии которой мы сейчас находимся, пришла сверху»
[356]. Спустя пять лет объединение Германии назвал «немецкой революцией» Дизраэли. Впоследствии, уже в конце ХХ века, с легкой руки Лотара Галла за Бисмарком закрепилось прозвище «белый революционер» (восходящее, впрочем, еще к современнику «железного канцлера» Людвигу Бамбергеру). Это верно в том плане, что глава прусского правительства для реализации своих целей активно прибегал к методам из арсенала своих противников и совершал такие преобразования, которые, казалось, могли быть произведены только успешной революцией.
Однако его главные устремления кардинально расходились с устремлениями немецких революционеров. Бисмарк стремился объединить Германию не ради единства нации, а ради увеличения мощи и влияния Пруссии; он был готов сформировать в высшей степени демократичное по своей форме народное представительство не ради развития парламентаризма, а ради сохранения власти традиционной элиты и основ существовавшей политической системы. «Он понимал, что для сохранения своего внутреннего и внешнего устройства Пруссия должна выйти за его пределы, что ради сохранения своей сути она должна встать во главе преобразований»
[357]. Ради достижения своих целей Бисмарк был готов использовать практически любые методы, цель для него неизменно оправдывала средства.
Из аннексированных территорий наибольшее сопротивление прусскому захвату оказал Ганновер. Слепой король Георг V бежал за рубеж и до конца жизни не отказывался от претензий на трон. Монарха поддерживало достаточно мощное партикуляристское движение, называвшее себя «вельфами» по имени свергнутой династии. Бисмарк, в свою очередь, конфисковал имущество ганноверского королевского дома и образовал из него секретный фонд, также получивший название «вельфского». Деньги этого фонда находились в личном распоряжении главы правительства и никак не контролировались парламентом. «Вельфские» деньги Бисмарк активно тратил в том числе на подкуп журналистов, поэтому фонд вскоре получил прозвище «рептильного», а газеты, финансировавшиеся из его кассы — «рептильной прессы».
Сразу же после подписания прелиминарного мира главе прусского правительства пришлось скрестить шпаги на поле европейской дипломатии. Бенедетти вновь обратился к нему, заявив о желании Парижа получить компенсации за свое доброжелательное отношение к Пруссии в ходе войны. В частности, речь шла о Саарской области и Люксембурге. Поскольку последний принадлежал голландскому королю, Пруссия должна была передать последнему Остфризланд. Бисмарк в ответ заявил, что он и так уже заплатил по счетам, пойдя навстречу французскому императору в вопросе об условиях мира с Австрией. Уступка же прусской территории в ситуации выигранной войны невозможна.
Французская дипломатия решила повысить ставки — 5 августа в руки Бисмарку попал проект конвенции, составленной лично министром иностранных дел Друэн де Льюисом. В ней Франция претендовала не только на Саар и Люксембург, но и на другие территории по левому берегу Рейна. В случае, если Пруссия отклонит соглашение, Друэн грозил серьезными осложнениями в отношениях двух стран. Бисмарк отреагировал жестко — «Мы вооружены, вы нет»
[358]. Если Франция хочет войны, она ее получит — ради этого в Берлине готовы даже пойти на уступки Австрии и мобилизовать германское национальное движение. Это не было пустой угрозой — общественное мнение на юге Германии действительно склонялось к тому, чтобы в случае французской агрессии встать на сторону Пруссии. В итоге французскому императору пришлось дезавуировать своего министра иностранных дел и отправить его в отставку.
Однако Наполеон не собирался отказываться от идеи получить компенсацию. Теперь он намеревался прощупать, может ли Париж рассчитывать на помощь Пруссии в вопросе присоединения Бельгии. Бисмарк реагировал уклончиво, заявив, что Франция вряд ли может надеяться на большее, чем то, что предоставила в свое время сама — то есть на благожелательный нейтралитет. Впрочем, он попросил Бенедетти представить ему проект тайной конвенции, в которой Пруссия соглашалась бы на приобретение Францией Бельгии, а та в свою очередь не возражала бы против распространения прусского влияния на южную Германию. 19 августа 1866 года текст конвенции оказался в руках Бисмарка. Разумеется, глава прусского правительства изначально не собирался ничего подписывать — текст нужен был ему в качестве компромата, который позволил бы в нужный момент продемонстрировать всей Европе агрессивную сущность французской внешней политики. Наполеон остался с пустыми руками и со своими иллюзиями, которые Бисмарк пока что старательно питал.
* * *
Победа над Австрией позволила Бисмарку, наконец, разрубить гордиев узел и во внутренней политике. Несмотря на то, что после войны с Данией острота противостояния правительства и парламента несколько уменьшилась, и законотворческая деятельность в Пруссии продолжалась, кризис в целом разрешен не был. Либеральное большинство по-прежнему отвергало проекты бюджетов и рассматривало действия правительства как противоречащие конституции. В начале 1865 года Бисмарк устами министра внутренних дел графа Ойленбурга предложил депутатам закончить конфликт на условиях статус-кво, вернувшись к нормальному функционированию государственного механизма без победителей и побежденных, однако либеральное большинство осталось глухо к этим призывам. К тому же на серьезные уступки глава правительства не мог пойти, не рискуя вызвать гнев монарха.
Предложенное сотрудничество в сфере внешней политики также не встретило понимания у депутатов. «Если бы мы могли заранее посвятить вас во все наши планы на будущее, вы бы одобрили их в гораздо большей степени, чем делали это до сих пор, — заявил Бисмарк 1 июня 1865 года, выступая в нижней палате ландтага. — У меня возникает тягостное впечатление, когда я вижу, что в большом национальном вопросе, который занимает общественное мнение уже двадцать лет, то самое собрание, которое считается в Европе средоточием прусского ума и патриотизма, не может подняться выше позиции импотентного отрицания»
[359]. В феврале 1866 года парламент вновь подчеркнул свою готовность продолжать борьбу, объявив недействительным решение правительства о продаже акций Кельн-Минденской железной дороги, средства от которой были использованы для подготовки кампании. Однако это, по меткому замечанию Эрнста Энгельберга, был уже «закатный блеск палаты депутатов»
[360].
