При этом Бисмарк уделял собственному здоровью явно недостаточное внимание, принимая меры к его поправке только тогда, когда болезнь в буквальном смысле слова валила его с ног. Огромный груз государственных забот, лежавший на главе правительства, впрочем, оставлял не так много возможностей для планомерно лечения. Однако даже такими элементарными вещами, как диета или соблюдение режима дня, канцлер пренебрегал. Он ни в коей мере не ограничивал себя в приеме пищи, а его рабочий день начинался поздно и заканчивался порой далеко за полночь. Именно постоянными физическими страданиями во многом объясняется тот тяжелый характер Бисмарка, о котором вспоминали позднее многие его сотрудники.
«Моя твердость носит приобретенный характер. Я состою целиком из нервов, причем до такой степени, что самоконтроль был единственной задачей моей жизни» — высказывался канцлер в беседе с английским художником Ричардсоном
[385]. Однако подобную откровенность он позволял себе довольно редко. На публике Бисмарк старательно играл роль «железного канцлера», отпустив бороду и неизменно появляясь в униформе 7-го кирасирского полка, шефом которого стал в 1866 году. Впрочем, знаменитую кирасирскую униформу он носил еще и потому, что считал ее более удобной, чем гражданский костюм, а также лучше защищающей грудь и горло от переохлаждения.
Стремление демонстрировать спокойствие и уверенность не исключало взрывов эмоций, особенно в тех случаях, когда они были выгодны самому главе правительства. Однако в какой степени он действительно мог контролировать свою эмоциональную составляющую, укрощать свои нервы? Что в его поведении было настоящим, а что — наигранным? Такими вопросами задавались уже его современники. Сегодня найти ответ на них ничуть не легче, чем в те времена. Сам Бисмарк в шутку заявлял, что время от времени «выпустить пар» бывает очень полезно для работы государственного аппарата — все сразу начинают бегать и суетиться
[386].
Все больше времени канцлер старался проводить в Варцине, который стал его любимым владением. «Здесь много очень толстых буков, а также балки и пни, пустоши, заповедные чащи, ручьи, болота, пастбища, дроки, косули, глухари, непроходимые буковые и дубовые заросли, и прочие вещи, доставляющие мне радость, когда я слушаю трио голубя, цапли и луня, или выслушиваю жалобы арендаторов на бесчинства кабанов» — писал он с восторгом жене
[387]. Бисмарк питал особую страсть к лесам и даже отдельным деревьям. Он предпринимал бесчисленные пешие и конные прогулки по своим владениям, охотился и наслаждался природой. Побывавший у него в гостях летом 1867 года Кейзерлинг писал своей дочери: «Он уехал сюда, чтобы наслаждаться ничем не потревоженным отдыхом. Но из этого получилось не особенно многое. В его голове все время роятся серьезные мысли, вечные озарения. Бумаги приходят в большом количестве, и сам он говорит, что в последние пять лет не было ни одного свободного от дел дня»
[388].
Когда Кейзерлинг посетил Бисмарка на следующий год, то услышал от него, что политика ему совершенно наскучила, и теперь он лишился всякого честолюбия. В это же время глава правительства жаловался Койделлу, что с трудом переносит общение со своим старым другом молодости и с нетерпением ждет отъезда Кейзерлинга, настолько напряжены его нервы
[389].
На самом деле, Варцин стал для Бисмарка местом спасения не столько от работы в целом, сколько от изнуряющей «текучки». В 1869 году он провел в своем поместье большую часть года. Здесь он мог спокойно продумывать свою политику, разрабатывать проекты ключевых решений, анализировать информацию. Связь между Варцином и столицей не прерывалась ни на один день — сюда приходила корреспонденция, приезжали многочисленные посетители. В то же время Бисмарк не терпел в Варцине посторонних; попытка организовать рабочее место чиновника, который мог бы исполнять поручения главы правительства, с треском провалилась. Рядом с главой правительства в его поместье могли находиться только те его сподвижники, с которыми его связывали дружеские отношения. Они, в отличие от остальных, не действовали «железному канцлеру» на нервы.
На этот же период пришелся первый выход в свет Марии. Дочь канцлера быстро освоилась в светских кругах Берлина, часто бывала на балах и приемах. В резиденции главы правительства тоже часто проходят мероприятия различного уровня. К примеру, начиная с 1869 года Бисмарк регулярно организовывал приемы для депутатов рейхстага. Тем не менее, его резиденция не стала центром светской жизни прусской столицы. Все, что здесь происходило, было подчинено в первую очередь политическим задачам.
Финансовое положение «железного канцлера» было весьма прочным. В середине 1867 года на его счету у Бляйхредера лежало 194 тысячи талеров. Банкир отговаривал своего могущественного клиента от вложений в поместья, обоснованно доказывая, что рынок ценных бумаг принесет более высокие дивиденды. Однако Бисмарк руководствовался не только экономической логикой. Обладание имениями имело для него самостоятельную ценность. Размер имевшегося у него портфеля ценных бумаг сильно колебался, глава правительства постоянно покупал и продавал акции и облигации. Нередко он брал со своего текущего счета больше денег, чем там имелось. Однако Бляйхредер беспрекословно предоставлял ему эти временные займы, не требуя никаких процентов. Он уже давно понял, что имеет дело с самым выгодным из своих клиентов.
* * *
Тем временем в Германии интеграционный процесс продвигался вперед на малой скорости. Сам Бисмарк во многих документах того времени подчеркивал необходимость умеренности в вопросе интеграции южногерманских государств. «Мы будем двигаться по пути сближения так далеко, как того пожелает сама Бавария; если эти пожелания будут скромнее, чем те требования, которые мы ставим своим партнерам в северной Германии, взаимопонимание не окажется под угрозой» — писал, в частности, глава правительства
[390]. Такая позиция диктовалась еще и желанием, образно говоря, не спугнуть правящие элиты в Мюнхене и Штутгарте. «Не оказывать давление на Южную Германию» — так объяснял он прусскому посланнику в Бадене
[391]. Кроме того, Бисмарк вовсе не хотел объединения под напором германского национального движения, которое старался держать в определенных рамках. Это было источником трений с либералами, которые, однако, пока не носили серьезного характера.
В июне 1867 года были завершены переговоры по вопросу обновления Таможенного союза. Теперь эта интеграционная структура должна была стать еще более развитой, получив центральные органы власти в виде Таможенного совета и Таможенного парламента. Последний состоял из депутатов Северогерманского рейхстага и специально избранных представителей южнонемецких государств. Существование этих структур должно было, по мысли Бисмарка, ускорить процесс сближения обоих берегов реки Майн. Сначала экономика, потом все остальное — эта мысль, положенная в середине ХХ века в основу европейской интеграции, целиком разделялась союзным канцлером. «Мы убеждены, что развитие, однажды пойдя этим путем, будет само черпать в себе силы для увеличения своей скорости» — писал он в декабре 1867 года. Таможенный парламент Бисмарк называл «основой и корнем для движения присоединения»
[392]. Однако реальность опрокинула его ожидания.
