«Майские законы» 1873 года обострили конфликт с католической церковью до предела. Прусские епископы сразу же заявили о том, что отказываются их признавать. Конфликты между священниками и представителями власти множились, все больше приходов оставались вакантными. Духовные лица приговаривались к большим денежным штрафам; епископ Трирский, например, должен был заплатить 130 тысяч марок. Обычно эти суммы не выплачивались, и тогда государство под возмущенный ропот общественности приступало к конфискации церковного имущества. С мая 1874 года духовные лица, нарушавшие «майские законы», могли быть высланы из района своего проживания. В особых случаях они могли быть даже лишены гражданства и отправлены за пределы империи.
В 1874 году в Пруссии был введен обязательный светский брак. Венчаться можно было только после регистрации в местных органах власти, в противном случае брак не признавался законным. Кроме того, обязательной регистрации в светских инстанциях подлежали все рождения и смерти. Год спустя эти положения были распространены на всю территорию империи. Сам Бисмарк, опять же, не принадлежал к числу сторонников светского брака, но в войне все средства были хороши.
В 1875 году был принят еще ряд законов, направленных против католической церкви. Так называемый «закон о корзине с хлебом» лишил государственной финансовой поддержки те церковные учреждения, которые не были готовы заявить о своей безусловной покорности законам. Учитывая, что в феврале 1875 года римский папа объявил прусские «майские законы» недействительными, это означало весьма серьезный удар по германской католической церкви в целом. «От этой меры, — заявил Бисмарк в прусском парламенте, — я не жду никакого успеха, но мы просто выполняем свой долг, защищая независимость нашего государства и нации от чуждого влияния»
[464]. В том же году в Германии были запрещены все монашеские ордена, за исключением тех, которые занимались только заботой о больных. Эта мера затронула почти 10 тысяч монахов. Были также отменены постановления прусской конституции 1850 года, касавшиеся внутренней автономии Церкви. «Осиротевшие» церковные владения передавались в управление государственным чиновникам или общинам.
Важную роль играло не только содержание, но и формы, которые принимал Культуркампф. Поддерживавшая правительство пресса быстро придала борьбе эсхатологические черты. Сторонники партии Центра были заклеймены как «враги империи», желающие погибели не только нового государства, но и немецкой нации в целом. Не было такого обвинения, которое не предъявили бы в эти годы политическому католицизму. «Министр-президент — это еще не государство, и еще ни один министр не рисковал называть своих врагов врагами государства» — защищался лидер партии Центра Виндхорст в рейхстаге
[465]. Однако руководимая правительством пропаганда продолжала говорить о «вражеских агентах» и «противниках прогресса». Каждый, кто поддерживал партию Центра, должен был чувствовать себя предателем нации.
Насколько успешной оказалась эта политика? Принято считать, что Культуркампф закончился полным провалом. Выборы в прусский ландтаг в конце 1873 года и в германский рейхстаг в начале 1874 года продемонстрировали, что число избирателей партии Центра значительно выросло. Культуркампф заставил германских католиков сплотиться вокруг Виндхорста и его товарищей. В течение определенного времени «железный канцлер» рассчитывал на то, что среди германских католиков произойдет раскол, и значительная часть церковной организации встанет на сторону государства. Он просчитался — Культуркампф в значительной мере способствовал смягчению существовавших среди католического клира противоречий и консолидации его рядов. Тем не менее, Культуркампф оказался успешен в том плане, что стал для Бисмарка весьма эффективным рычагом давления на своих союзников-либералов, с помощью которого он добивался выгодных ему компромиссов.
Впоследствии «железного канцлера» не раз обвиняли в том, что он в ходе Культуркампфа нанес немецкому народу раны, не затягивавшиеся в течение долгого времени, способствовал расколу нации, создал традицию борьбы со всеми несогласными. «Цена, которую пришлось заплатить за политику „бастионов“ и „осажденного лагеря“, была велика и имела далеко идущие последствия, — писал, к примеру, Райнер Шмидт. — Это был раскол нации на „верные империи“ и „враждебные империи“ элементы, между которыми шла почти что латентная гражданская война. Изгнание партий, носителей воли нации, в гетто политического бессилия. Уничтожение и изоляция всех критических умов, так что в немецком обществе, подобно хронической болезни, распространилась бесхребетность. Наконец, сломленная воля широких слоев населения к конструктивному участию и ответственности за происходящие в государстве процессы, не позволившая удерживать критическую дистанцию по отношению к правительству и вызвавшая в дальнейшем столь печальный симбиоз культа силы и духа верноподданничества»
[466].
Безусловно, этот вывод содержит известное преувеличение, поскольку фактически приписывает «железному канцлеру» возможности единолично определять ход общественного развития. Однако не вызывает сомнений, что политика Бисмарка была направлена на раскол всех возможных противостоящих ему группировок в политической элите и обществе, на то, чтобы за счет равновесия противоборствующих сил удерживать свое ключевое положение в системе властных институтов. При этом он использовал все имевшиеся на тот момент инструменты манипуляции общественным мнением.
* * *
С Культуркампфом были тесно переплетены еще несколько процессов. Первым из них была борьба с польским национальным движением, которое также занимало весьма критическую позицию по отношению к немецкому национальному государству. Об отношении Бисмарка к полякам уже говорилось выше. В первой половине 1870-х годов по его инициативе началась пресловутая политика германизации, суть которой заключалась в том, чтобы насильственными мерами сделать живущих в Пруссии поляков носителями германской культуры. Политика эта, в отличие от Культуркампфа, велась в основном на уровне административных предписаний, часто провинциального уровня, и поэтому редко становилась предметом обсуждения в прусском и германском парламенте.
В 1872–73 годах был опубликован ряд указов, в соответствии с которыми преподавание в школах могло вестись только на немецком языке. Лишь в тех учебных заведениях, где доля учеников-немцев была меньше четверти, разрешалось преподавать польский язык как иностранный. В 1872 году был разработан проект закона об официальном языке, принятый четырьмя годами позднее. В соответствии с ним, единственным официальным языком во всех государственных учреждениях Пруссии становился немецкий. Исключения допускались лишь в отдельных регионах и на ограниченный срок.
Необходимо отметить, что сам «железный канцлер» воспринимал политику германизации не как наступление на права национального меньшинства, а как оборону от реально существующей угрозы. Как и многие немцы, он опасался постепенной «полонизации» восточных провинций Пруссии, вытеснения оттуда немцев. В феврале 1872 года он писал прусскому министру внутренних дел Ойленбургу: «У меня такое чувство, что в наших прусских провинциях почва если и не уходит у нас из-под ног, то по крайней мере выхолащивается настолько, что однажды может провалиться»
[467].
