Рейхсканцлер считал достаточно высокой вероятность возможности войны с западным соседом в обозримом будущем и стремился встретить ее во всеоружии, используя как дипломатическое окружение, так и прямые угрозы в адрес Франции. При этом вся ответственность за обострение отношений, естественно, сваливалась на западную соседку, — как говорил Бисмарк русскому послу, новая республика «постоянно кричит о реванше, и именно это делает невозможным нормальные отношения двух стран»
[521].
Несмотря на нормализацию дипломатических отношений осенью 1871 года, германо-французские кризисы различного масштаба вспыхивали с завидной частотой. Определенное время в начале 1870-х годов циркулировали слухи о том, что республика сочтет более дешевым начать новую войну, чем выплачивать всю контрибуцию. «Враждебность Франции обязывает нас к тому, чтобы она была слабой (…). Наша потребность заключается в том, чтобы Франция оставила нас в покое, и мы должны не допустить того, чтобы французы, если они не захотят сохранить мир с нами, нашли себе союзников. Пока таковых нет, французы нам не опасны. (…) Французской республике будет очень тяжело найти монархического союзника против нас», — писал Бисмарк Арниму 20 декабря 1872 года
[522]. Стремясь надолго сделать Францию «несоюзоспособной», «железный канцлер» противился всем планам реставрации монархии в этой стране. Поэтому «железный канцлер» стремился поддержать Тьера — республиканца, который к тому же, на его взгляд, стремился к миру и резко негативно воспринял в мае 1873 года приход к власти нового президента Мак-Магона, при котором активизировалась угроза монархической реставрации в стране.
2 июня 1873 года Бисмарк писал командующему оккупационными войсками Мантойфелю: «Без сомнения, для нас политическая ситуация в результате этой замены ухудшилась; уже сегодня заметны удовлетворение и ободрение наших открытых противников и дружественных нам правительств»
[523]. Особенно сильной угроза монархической реставрации во Франции стала осенью 1873 года. «Республика и внутренние неурядицы — лучшая гарантия мира» — напутствовал Бисмарк Гогенлоэ, назначенного в 1874 году послом во Франции
[524]. Смещение его предшественника, Арнима, было связано во многом с тем, что последний вопреки инструкциям главы правительства поддерживал французских монархистов, полагая, что монархическому режиму будет легче примириться с Берлином.
Задача ослабления Франции — в первую очередь, путем дипломатического давления и изоляции — серьезно осложнялась тем, что все крупные европейские державы выступали за ее возвращение в систему «равновесия сил». Поэтому цель, которую ставил перед собой «железный канцлер», оказалась недостижимой. Другое дело, что она далеко выходила за рамки обеспечения национальной безопасности Германии и в большей степени способствовала усилению позиций страны на континенте.
Понимал ли это сам Бисмарк? Очевидно, что понимал. Объясняя причины его жесткого давления на Францию, нельзя не упомянуть о том, что внутренняя и внешняя политика Германской империи были тесно связаны друг с другом. Рассматривая их по отдельности, мы тем самым делаем неизбежное упрощение, однако в то же время не должны забывать о том, что реальной границы между ними не существовало. Многие внешнеполитические акции Бисмарка объяснялись в значительной степени потребностями внутреннего характера. Прекрасным примером может послужить обострение отношений с Францией, произошедшее накануне январских выборов в рейхстаг 1874 года.
Поводом для него послужило зачитанное в церквах и опубликованное в печати 3 августа 1873 года пастырское послание епископа города Нанси Фулона, призывавшее верующих молиться о воссоединении Эльзаса и Лотарингии с Францией. Послание было зачитано также и в некоторых приходах Эльзаса-Лотарингии. В ответ Бисмарк 3 сентября потребовал у французского правительства наказать епископа и позаботиться о предотвращении подобных инцидентов в будущем.
Министр иностранных дел Третьей республики герцог Брольи, в свою очередь, ответил, что не располагает рычагами давления на духовенство, а само послание не носило агрессивного характера и является в определенной мере лишь «выражением чувств». Кроме того, французские власти заявили, что в частном порядке епископу уже высказано неодобрение, а само правительство решительно осуждает подобные выступления. Однако в течение всей осени Бисмарк наращивал давление на Париж, сопровождавшееся шумной газетной кампанией внутри Германии. 16 октября Арним по настоянию канцлера вновь встретился с Брольи, сказав, что Германия сможет жить в мире лишь с такой Францией, которая признает современную политическую обстановку как данность, не подлежащую ревизии. «Ситуация напоминает в действительности больше перемирие, по отношению к которому Франция считает себя вправе разорвать его в первый удобный момент» — заявил Арним Брольи, и Бисмарк сделал на полях его донесения пометку «Правильно»
[525].
На руку Бисмарку играли выступления еще ряда епископов с антигерманскими заявлениями и реваншистская кампания во французской прессе. 30 октября «железный канцлер» через Арнима объявил, что немецкое правительство не будет медлить с войной до наступления выгодного для врага момента и что единогласное мнение делового мира — война лучше, чем постоянная ее угроза
[526]. Он потребовал принятия незамедлительных мер против епископа Нанси и антигермански настроенной прессы. Под германским давлением французское правительство, действительно, пошло на ряд мер, потребовав от французских епископов и прессы осторожности и сдержанности.
Разумеется, свою роль играли и внешнеполитические соображения. Жестким давлением на французское правительство Бисмарк планировал ослабить его позиции и блокировать возможный монархический переворот. Аналогичные соображения играли свою роль и в рамках более масштабного кризиса, разразившегося год спустя — так называемой «военной тревоги».
* * *
В начале 1875 года в Петербург с особой миссией был направлен прусский дипломат Йозеф Мария фон Радовиц-младший. Формально он должен был временно замещать заболевшего германского посла в Петербурге. «Миссия Радовица» остается одним из самых загадочных эпизодов внешней политики Второй империи, поскольку о ней сохранилось не так много документальных свидетельств. Существует предположение, что Радовиц предложил Горчакову достаточно далеко идущее соглашение, которое обеспечивало бы России свободу рук на Балканах, а Германии — на западных рубежах. Сам Бисмарк незадолго до этого сделал примерно такое же предложение российскому послу в Лондоне графу Шувалову, известному своей прогерманской ориентацией: Германия готова «следовать русской политике на Востоке, если получит от России поддержку на Западе»
[527]. Другая интерпретация подразумевает более скромные задачи — стимулирование активной политики России на южном направлении.
