– В делах государственных их всегда слишком мало, чтобы знать все.
– Однако их должно хватить, чтобы выяснить, кто посмел покуситься на привезенный из пустынь ящик. Ящик, который принадлежал мне. В этом участвовал мимик, Илла. Столь дерзкое и наглое нападение могло совершиться только искуснейшим в перевоплощениях мимиком, а наем такого – дорог. Это кто-то из здешних дворцовых неприятелей. Дай хоть намек, кто это…
– Это не из дворца, – качнул головой Илла, ибо он действительно ничего не знал.
Юлиану, который двигался слегка позади, оставалось лишь незаметно улыбнуться, понимая, какую льстивую оценку только что заслужил Момоня. Он жадно слушал каждое слово.
– Бессмертие, Илла… – архимаг не поверил сказанному. Его тяжелый взор лег на советника и не отпускал. – Немногим даже из реликтов дано перерождаться, а те же, кого магия наделила сей способностью, не торопятся являть себя миру. Не зря они улетели еще на заре мира в Красные горы. Они боятся. Боятся не тех фанатичных глупцов, что молятся им, хоть их молитвы и пусты. А нас, Илла… Ты все понимаешь, как и я… Нас объединяет одна цель. Бессмертие надо изучать.
Илла задумался. Он посмотрел на свои обтянутые сухой кожей, как пергаментом, руки. Посмотрел на свои пальцы. Их густо усеивали перстни, цена которых равнялась цене войска. Старика везде обрамляли золото, бархат, парча и драгоценности. Однако обрамляли они не молодое дерево, а старую палку, готовую вот-вот сломаться от собственной немощности.
– Я узнаю… Дам ответ позже… – только и шепнул Илла, нахмурившись.
И советник с архимагом расстались.
Пока до слуха Юлиана донеслись жалобы удаляющегося мага Хоортанара насчет камнеголовых мастрийцев, Илла медленно пошел в канцелярию. Там его ждали письма из провинций о сборе налога со знати. За ним тенью следовал его веномансер, у сердца которого, в кармане пелерины, лежал крохотный феникс.
Поначалу Юлиан думал обратиться к Дзабе, чтобы передать тому птенца. Однако теперь его решение изменилось. Обдумывая поступок Иллы, который не допустил резни, он начал приходить к мысли, что передавать феникса кому бы то ни было – опасно.
Во-первых, столь явное свидетельство вины архимага приведет к открытому противостоянию, которое, как искра в пламя, может обернуться в кровопролитие.
Во-вторых, посол был достойным мастрийцем, сыном своего народа, верным и преданным, и Юлиан втайне восхищался им, как всегда восхищался теми, кто чувствовал себя единым со своим народом. Но в Дзабанайе, грезившем о подвигах великого короля Элго, чувствовались семена честолюбия, которые увидел и воспринял благодушно Илла. Видел их и Юлиан. Не грозит ли фениксу, который еще не может постоять за себя, опасность от столь яростного фанатика? Не сменится ли абесибовская клетка на золотую клетку идолопоклонства?
В-третьих, за феникса, который попал в руки юронзийцам, явно было уплачено слишком много, чтобы с его судьбой считались. Юлиан не знал цифр, но предполагал, что за легендарную птицу Абесибо Наур мог выложить куда больше, чем хотел выложить за невосприимчивого к магии раба. В таком случае Уголек, попади он в любые руки, станет лишь предметом манипуляций. Вера… война… И все это из-за одного реликта из легенд о короле Элго.
Однако и хранить у себя феникса Юлиан долго не мог. Пока кроха помещается в кармане, он поносит его с собой, но что станется через неделю, две, месяц? Юлиан не знал, как быстро растут фениксы, но до него дошли слухи, что ящик, из которого сбежал трофей архимага, был громаден. А по заверениям легенд Упавшая Звезда, прожившая вместе с королем Элго до самой его смерти, так и вовсе занимала все его покои…
Нужно что-то придумать. Найти Угольку убежище, где он бы смог вырасти, чтобы улететь домой.
Время от времени Юлиан подсыпал крошки от булочки из одного кармана в другой, внутренний, где их и съедали. Большую же часть дня феникс спал: голый, свернутый в комочек и слабый. Его сил хватало лишь на то, чтобы иногда слегка клюнуть своего спасителя под пелериной, прося добавки. А тот, в свою очередь, нежно поглаживал сокровище у своего сердца, и в душе у него расцветала радость: ему почему-то вспоминалась Вериателюшка, по которой он очень соскучился.
И уже в канцелярии, вечером, Юлиан обнаружил, что карманы с хлебом опустели. Тогда он уловил удобный миг, когда вокруг недовольного Иллы Ралмантона заскакали все каладрии, и незаметно украл с одного стола льняные семена из мисочек. Нагреб их полные карманы, а потом отошел к другим документам на подпись и с самым важным видом принялся проверять их на яды.
Чуть погодя, когда советник со свитой покинул канцелярию, каладрии едва не передрались между собой, обнаружив почти пустую миску.
* * *
Спустя 5 дней.
Момо вздрогнул от резкого стука в дверь, как вздрогнула и юная особа, лежащая рядом. Только-только светало, и еще серая завеса осеннего мрачного утра колыхалась над Трущобами города. Момо выполз из-под одеяла, подошел к двери и подозрительно спросил.
– Кто там?
– Кто-кто, открывай.
Скривившись от знакомого голоса, Момо кинул взгляд на нагую барышню и замахал руками, призывая одеться. Та вскочила, натянула серое выцветшее платье и устроилась в кресле. Момо, выпятив важно грудь, в облике красавца с вьющимися каштановыми волосами и янтарными глазами, открыл дверь. Мимо него буквально пролетел Юлиан и остановил свой взор на девушке.
– Здравствуй, – вампир задумался, под каким же именем сейчас скрывается юноша, и не назвал имени. – И тебе здравствуй, барышня. Тебе пора бы отправиться домой, ибо нам с твоим… с твоим сокроватником предстоит важный разговор.
– Почтенный, но это моя комната! Найя, а ты сиди, сиди… – Момо набычился. – Найя у меня в гостях! И вы тоже…
– На выход! – еще более грозно сказал Юлиан.
Найя вздрогнула, тут же схватила с кресла старенькую пелерину и, запечатлев прощальный поцелуй на щеке Момо, пропала. Уж больно грозен был незнакомец. Ну а юноша, мысленно попирая гостя, упер руки в боки, широко расставил ноги и тоже попытался казаться грозным, дабы не показать своего уязвленного состояния. Но это, увы, не сработало.
Юлиан запер дверь и сбросил с плеча купленный мешок с зерном. Не обращая внимания на потуги Момо обратить на себя внимание, он нырнул под пелерину. Оттуда появился на свет птенец.
Птенчик проснулся, заворочался посреди ладони и спрыгнул с нее на кровать. У него уже начал расти мягкий пух, но большая часть тела, еще голая, просвечивала синей кожицей. Ноги у феникса стали длиннее, сильнее, а шея теперь уверенно несла на себе маленькую головку с крепким, черным клювом.
Юлиан взял из угла со стула глиняную миску, из которой ел Момо, набрал из ведра воду и поставил перед птенцом.
– Почтенный… – начал было Момо, ошалев. – Что это?
– Иди сюда. Садись! К тебе заходили демонологи?
Момо кивнул.
