– С учетом того, что часть заговорщиков на свободе, он, достопочтенный, может сократиться еще сильнее.
– Да, может, – Илла устало потер переносицу. – Вся моя жизнь – это сплошная борьба с глупцами и собственным телом. Знать обеспокоена только тем, какими нарядами щегольнуть на свадьбе и как подобраться ближе к кормушке. А кормушка – пуста, потому что хоть мы и ободрали эту самую знать до нитки, все золото уйдет на войну. Я знаю, что ты докупаешь на рынках кровь. Сколько она стоит сейчас?
– Сорок серебряных – негожий раб.
– Что такое сорок серебра для ремесленника, для свободного, но не зажиточного? Это роскошь. Буквально с два десятка лет назад негожий раб, калека, старый или полоумный, стоил три серебряных для вампиров, и на мясном рынке – один серебряный. Нам нужна война. Грамотная война, которая обеспечит нас рабами и пополнит казну, потому что много золота из казны сейчас уходит на поддержание дотаций и стабильности. Не Абесибо – наша главная проблема, Юлиан, а нищета, которая расплодилась в Трущобах и готова излиться хищниками на улицы, чтобы пожрать то, что всегда жило у них под боком. В городе больше трех сотен тысяч душ. Из них порядка четырех или пяти тысяч – плотоядные. Ты не представляешь, как выглядели Трущобы тридцать лет назад, когда в них расплодились вампиры и оборотни… Когда посреди дня бедняков сжирали целыми семьями…
Илла сполз в кресле и устало потер глаза, которые слипались после бессонной ночи. Всю ночь он и Дзабанайя обсуждали нюансы свадьбы, в сотый раз. И уже даже гагатовые корни, которые дымились в блюдце перед советником, не спасали его от измождения.
– Если бы только не эта слабость. Ах, – прошептал Илла самому себе. – Где мои силы, где моя молодость, чтобы все это выдержать?
– Вам нужно выспаться, достопочтенный. Поспите, чтобы восстановить силы, потому что эта работа до изнурения ни к чему хорошему не приведет.
– Выспаться?! – вдруг вскрикнул Илла, вспылив. – Успею я выспаться после своей смерти! Ох, у меня будет много времени в землице поспать! Позови слуг, Латхус!
Затем он во вспышке гнева толкнул свое кресло, которое упало с оглушительным грохотом на пол. Пала на ковер и трость с рубином, доселе покоящаяся у подлокотника. Тут же в покои вбежали призванные слуги, которые испуганно замерли на пороге, не зная, что делать.
– Что вы стоите, дурни? – закричал хрипло Илла на рабов. – Переоденьте меня в спальное! Сколько вас можно ждать?! Чертовы псы, на рынок захотели? Или отрезать вам по руке?
Пока насмерть перепуганные невольники снимали с советника домашний халат и нижнее платье, Юлиан, скрестив руки на груди, спокойно разглядывал нагое, старое тело, похожее на усохшую палку, глядел на алые язвы: кое-где свежие, а где-то уже побежденные лекарствами. И вот старика посадили на кровать, и он тут же потерялся среди пышных одеял.
Низенький раб стал осторожно снимать с каждого пальца своего хозяина перстни. А сам Илла уже каким-то усталым, изможденным взором смотрел на Юлиана, который не отвел глаз.
«Не боится меня, – думал старик. – Перестал, щенок, бояться. А взгляд какой прямой… Да и глаза у него не мои, но не припомню я таких черт и у моей Филиссии. Он кажется послушным и скромным сыном, но на деле внутренне упрям и честен, однако покрывает это, обостряя только в моменты опасности. Не мое это, и не Филиссии, и тем более не Вицеллия. Откуда же у змееныша, родившегося и выросшего среди змей, могли взяться орлиные повадки?»
Пока Илла разглядывал своего Юлиана, тот вдруг спросил.
– Достопочтенный, я на днях встречал алхимиков из Ученого Приюта. Я хочу испросить вашего позволения присоединиться к исследованиям Белой Розы. Говорят, что Королевский Веномансер уже три раза обращался к вам касаемо меня.
– Обращался, – советник отвлекся от своих мыслей. – Но нет, не стоит тебе пока общаться с этой хитрой крысой Дайриком, не стоит. Ибо он в свое время пытался узнать рецепт Белой Розы у Вицеллия, узнавал и лестью, и подкладывал слушающие камни. Нет, не стоит.
– Хорошо. Я могу быть свободен?
– Ты снова в город?
– Да.
– Тебе мало почтенной Маронавры?
– Что поделать, – улыбнулся Юлиан. – Вспомните себя в молодые годы.
– Хорошо, иди, но прекращай уходить от охраны. Я ее приставил к тебе не для того, чтобы потом тебе перерезали глотку в проулочке у очередной любовницы. Посети пока город, но сокращай свои похождения, ибо сейчас мне еще не хватало и изуродованного тела сына. Ты понял?
– Понял, – ответил Юлиан, зная, что снова уйдет.
Он покинул спальню старика, который заполз под пышные одеяла. Уже спустя пару минут уставший Илла спал, касаясь впалыми щеками подушки.
* * *
За ним волочилась в тени пара мрачных охранников, которые знали, что Юлиан опять убежит. И правда, покинув сопровождающих, он еще до полудня подошел к покосившемуся доходному дому. Прошел почти месяц, и он надеялся, что Момо облагоразумился, а с Угольком ничего не произошло.
Он стремительно вскочил по ступеням вверх, столкнувшись в коридоре со спешащим вниз водоносом. Дверь комнаты портного была открыта после разноса воды, и Юлиан шагнул за порог. Он увидел девушку, которая как раз ставила ведро в угол.
В комнате было на удивление чисто. Сундук, где доселе царил бардак, починили, и он теперь стоял закрытым. Рулоны тканей были подвешены под потолок на вбитые в стену крюки. Даже кровать – и ту укрыли льняным покрывалом, которого отродясь не водилось у Момо. А сбоку от кровати был постелен матрац, вероятно для Уголька. Однако самого Уголька нигде не было.
Девушка поставила ведро в угол и, напевая что-то мелодичное под нос, обернулась, чтобы закрыть дверь. Но, увидев незнакомца, она замерла, и безмятежность спорхнула с ее лица.
Юлиан еще раз обвел взглядом прибранную комнату, но птенца не нашел.
– Где птица?
– Это чужой дом! – вскрикнула девушка.
– Момо, хватит шутки шутить. Где Уголек?!
– Уходи! Я сейчас закричу!
Юлиан подошел к девушке, поднял ее и потряс, дабы вразумить, думая, что имеет дело с Момоней. Однако вместо ожидаемого сопротивления девушка вдруг растерянно обмякла, а ее губы предательски задрожали; задрожали, как у всякой женщины.
Тут уж и Юлиан понял по тому, что особа перед ним пахла иначе – перед ним точно не Момо, ибо тот никогда не озадачивал себя сменой запаха.
– Где тот, кто здесь живет? – спросил он и опустил девушку.
– Момушка к мяснику пошел. Не трогайте его, прошу вас. И Уголечка не трогайте, не уносите! – произнесла девушка, готовая вот-вот разрыдаться.
Тут внизу загрохотала дверь и по лестнице раздались торопливые шаги. Чуть погодя в комнату осторожно заглянул красивый мужчина с волосами, что у девы, и с мешком за плечами. Увидев происходящее, он замахал руками и запрыгнул внутрь.
