Наврав с три короба, майордом Кортий спрятал свой стыдливый взор в мерзлой земле, распластавшись перед королевой Наурикой Идеоранской.
Та смахнула с глаз, которые все ночи до этого плакали, снежинку и откинулась на подушки. В ее взоре разлилась печать, и, вспоминая ласковые объятия любовника, женщина с трудом сдержала рыдания. Она снова погрязнет во мраке страха и одиночества. Снова будет окружена сотней слепых и глухих слуг, которые, даже если она им откроется, никогда ее не поймут и первым делом донесут королю.
– Хорошо, – сказал Наурика нарочито ясным голосом. – Я чту горе достопочтенного советника. Сообщи ему, что я сегодня помолюсь перед алтарями Гаара и Прафиала за душу Юлиана Ралмантона. Он был достойным жизни, но… Что ж, он хотя бы умер не безродным…
И, скрывая от всех слезы в мехе куницы, привезенной с дальнего Севера и теперь лежащей воротником вокруг шеи, королева отдала приказ вернуться во дворец. Ее огромная свита с гвардейским сопровождением развернулась на тихой улочке с платанами и пропала в сгущающейся завесе снега.
На Элегиар спустилась удивительно снежная зима. И, не случись той проклятой ночи, сейчас бы высыпали из богатых особняков Золотого града дети, впервые увидевшие снегопад. Засмеялись бы проходящие, наблюдая их возню в сугробах. Выросли бы подле платанов снежные статуи Праотцов и огромные ледяные крепости.
Однако на город осела тоска. И не разносились нигде пения, не праздновали в этом году день Гаара, который случился как раз вчера. Весь город оцепенел в каком-то отрешенном состоянии опустошения, которое еще витало над всеми, хотя изменники уже давно были мертвы.
* * *
Под вечер Илла Ралмантон лежал, прикрыв измученные сухие глаза. Он казался едва живым и через силу шевелился. Вокруг него кружил Викрий, меняя повязки, в то время как Ариф снова возился с нагим трупом, думая, как бы передать дар. Голову мертвеца уже как с пару дней убрали после того, как по спальне расползся терпкий и сладко-жуткий запах гниения. С позволения советника ее закопали в саду, и демонолога, наконец, перестал преследовать взгляд бело-голубых глаз, подернутых смертью.
– Что же там, Ариф? – шептал дрожащим голосом Илла, вынырнув из дум.
– Вы восстановили свои силы, достопочтенный?
Илла с трудом поднялся с шелковых подушек. За эти две недели он сильно состарился, ибо в его руках было бессмертие, которым он не мог воспользоваться. Из-за этого все болезни, все страхи разом навалились на старика, и он больше ни о чем не мог думать, кроме как о величайшей ценности, лежащей перед ним.
В глазах Иллы горел неистовый, безумный огонь алчности. Все свободное от попыток передачи дара время он качался на волнах воспоминаний; у него в голове сплетались между собой видения прошлого, когда он был еще молод и силен. Вспоминал он Вицеллия Гор’Ахага, свою дружбу с ним, вспоминал любовь к Филиссии и ее слезные мольбы помочь, вспоминал то настороженное счастье, когда узнал возраст привезенного Вицеллием сына. Его схватила лихорадка, и пока испуганные Викрий и Ариф снимали жар у бредящего советника, тому казалось, будто он уже вернул себе молодость и ходил орлом по дворцу, а на койке здесь остался лежать старый труп бывшего старейшины.
Хотя за окном и воцарился мороз, Илле было душно и жарко. Но из-за страха, что за пределы спальни пройдет хоть один слух, окна не открывали.
Уже почти три недели старик прятался ото всех, желая поскорее забрать то, что должно быть его по праву, то, что он заслужил.
Когда дворец стал медленно оживать, трупы вывезли, а скорбный плач в Золотом городе затих, поползли змеи новостей, что консул Илла Раум Ралмантон при смерти – он пропустил все собрания выживших, затаился в своем доме. Другие же утверждали, что его затворничество связано больше со смертью нареченного сына Юлиана. Все жалели его, несмотря его на скверный нрав – нелегко потерять то, что только что обрел. Но никто и не догадывался, что этот же Илла приказал давать ему для здоровья кровь того, кто казался ему недавно сыном.
И вот, сумрак от мокрого снега окутал Элегиар и скрыл особняк от посторонних глаз. В нем под несколькими одеялами лежал измученный старик, который то и дело кидал полубезумные взгляды на труп рядом с собой. Тогда же, когда окровавленное запястье Иллы вновь не приняло дар, с губ того сорвался горестный стон – он чувствовал дыхание смерти. Времени оставалось все меньше.
Губы его были измазаны кровью – он пытался пить кровь покойного, но сил от этого не прибавлялось. Выпущенная кровь сразу же теряла свои волшебные свойства, как не может двигать пальцами рука, отнятая от тела.
Тогда Илла пытался припасть к запястью убитого и высосать из того все соки, но и этого он не смог, так как кровь будто бы не давалась, застаивалась и словно молниеносно густела.
– Дар Гаара – есть паразит, достопочтенный, – говорил обреченно Ариф и кидал осторожные взгляды в сторону Тамара. – Возможно… Дар действительно может мыслить и не принимает вас в качестве… преемника.
В дверь постучали. Постучали настойчиво. Илла поднял плешивую голову от подушки, отер пот с глаз и хрипло спросил.
– Кто?
Тамар, ибо всех слуг отослали из комнаты, чтобы никто из них не увидел тело, прошел в прихожую к двери и приоткрыл ее. Затем склонил голову в почтении и пропустил гостя.
– Я никого не принимаю, Тамар! Никого! Вон! Всех вон!
Но тут прошуршала мантия, и, ведомый наемником, в спальню вошел, отделившись от топчущейся в коридоре свиты, король Морнелий.
Илла как увидел его, так и вдавился в ужасе в подушки и почувствовал, как и на без того мокрой спине выступил пот. Потом, понимая, что перед ним не призрак и не видение, он попытался встать с кровати, но зашатался и упал назад на одеяла. И даже когда он схватился за трость, то и тогда у него ничего не вышло.
Меж тем демонолог Ариф и лекарь Викрий рухнули на колени перед святейшей особой.
– Ваше Величество, – прошептал Илла. – Это честь, что вы явились…
– До меня дошли слухи, – сказал Морнелий, и его губы исказила кривая ухмылка, – Что мой преданный советник при смерти. Поэтому я не мог не прийти к тому, кто служил мне так долго. Так запри дверь, я хочу поговорить с тобой наедине.
И Тамар, оставив свиту в коридоре, закрыл дверь и проводил слепого владыку за рукав к кровати. Там король нащупал длинными, тонкими пальцами ложе и сел на него, утонув в шелковых простынях. В комнате воцарилась тишина. Советник настороженно смотрел на короля, и в его глазах витал страх.
Морнелий же прошептал блеклым голосом, будто доносившимся из погребальной корзины:
– Ты обещал, Илла, что будешь со мной до конца. Ты помнишь это?
– Я с вами, ваше величество, и буду с вами до конца!
