Он по пути рассматривал гербы провинций, явившихся на празднество. Прибыли богатые плантаторы из Полей Благодати, где выращивали два урожая в год. Прибыли аристократы и торговцы из Апельсинового сада, где шапероны сменялись тюрбанами, а расиандская речь смешивалась с эгусовской. Прибыли из Байвы почтенные старцы с белыми до пояса бородами, изучающие магию своих Праотцов. Прибыли все верховные жрецы провинций, восхваляющие Праотцов в пламенных молитвах. И тем более прибыли менестрели, поэты и драматурги, пишущие все о тех же Праотцах.
Однако то тут, то там мелькали знакомые лица; за три года Юлиан запомнил многих. Вот меж шатров, над которыми реяли знамена Элейгии, показалась в сопровождении свиты старая аристократка. Эту аристократку он уже знал по жертвоприношению в храме. Она, тоже увидев Вестника, ненадолго замерла, покровительственно улыбнулась и шествовала дальше.
Юлиан миновал шатры Рассоделя Асуло, военачальника, и не удержался, чтобы не поморщиться от запаха псины. За ними, чуть дальше от Пущи, стояли палатки, расписанные золотыми лентами. Там жил Абесибо Наур. Вампир выжидающе прислушался, но ответом ему стала лишь тишина – в главном, самом высоком шатре лежали артефакты со звуковым щитом.
Туда как раз подъехал молодой мужчина с сопровождением, спрыгнул с изящной кобылы и вошел внутрь.
В нем Юлиан узнал младшего сына Абесибо, Мартиана Наура, по слухам, единственного из отпрысков архимага, который не выгрызал себе путь к власти. Тут же из глубины лагеря показалась еще одна фигура со свитой – Дайрик Обарай. Перед королевским веномансером в маске в виде коры раздвинули пологи шатра, и он также пропал в его глубинах.
Проводив их всех взглядом, Юлиан зашагал дальше и уже на подходе к высокому, треугольному шатру из красной парчи почувствовал разлившийся запах лекарств и духов из цитруса.
У входа его встретил караул.
– Еще спит, – сказал один.
– Я тогда позже подойду, – кивнул Юлиан, готовый отправиться на поиски Кролдуса.
– Нет, нет! – отозвался второй. – Сказали, мол, дело важное. Писарь сказал, тебе бумагу подготовили. Погоди! Передали, чтоб ты был тут.
И тогда Юлиан все понял и, хмуро усмехнувшись, нырнул под полог шатра. Его после яркого, весеннего дня встретила полутьма, разбавленная лишь одним сильфовским фонарем, – да и тот висел в углу на шесте.
Не входя в покои Иллы, он сел на скамью, скрестил руки на груди и некоторое время наблюдал за слугами и рабами. А те меж тем сами украдкой глядели в его сторону. Еще чуть позже явился писарь Броулий и раболепно улыбнулся сидящему Юлиану, затем пропал в следующей огороженной пологом комнате. «Значит, я прав», – подумал тот.
* * *
День медленно перетек в вечер, и по всему лагерю зажглись светильники. Юлиана позвали. Он прошел три небольших шатра, соединенных переходами, пока не попал в самый большой – хозяйский.
Илла уже сидел на постели, листая книгу, а его нагое тело, укрытое только в бедрах, обтирали мазями. Ребра его торчали, обтянутые кожей, а живот ввалился. Вокруг проснувшегося старика, который копил силы для ночного театра, вились Викрий и Габелий, смешивая нашептывание заклинаний с использованием лекарств.
Понимая, что придется подождать еще, Юлиан присел в углу за шкафом с книгами. Вместе с советником прибыла и часть его имущества. Шатер обставили с такой порочной роскошью, что не было сомнений – Илла не чурается своего баснословного богатства.
Время тянулось. Уже сгустились сумерки, готовые уступить место ночи, полной звезд, а Иллу Ралмантона только-только начали одевать. Его облачили в нижнее платье из тончайшего хлопка, чтобы не бередить язвы, затем надели еще одно, уже из черного шелка, расписанного золотом. Подтянули чулки на кривых, худых ногах. После слуги нарядили своего хозяина в верхнее парчовое платье с расклешенными длинными рукавами, подвязали ему в талии алый пояс, обозначающий статус консула, и стали накручивать на рябую голову шаперон. Попутно Юлиану приказали одеться в самый лучший его костюм, и тот быстро исполнил сказанное.
Наконец, советник поднялся, взялся за свою трость и уже тогда посмотрел на сидящего в углу.
– Подойди, – приказал он.
Юлиан приблизился. Илла дождался, когда раб подойдет, отставил ненадолго трость и взялся пальцами за его шею. Звякнула о перстни табличка с выбитым именем хозяина. Обод упал на ковры, устилающие шатер.
Тут же рядом донесся голос писаря, торжественно зачитывающего скрепленную печатями бумагу:
«Именем Морнелия Прафиала Молиуса рабу Юлиану, принадлежащему достопочтенному консулу Илле Раум Ралмантону, по прошению достопочтенного Иллы Раум Ралмантона даруется свобода вместе с правами и обязанностями горожанина Элегиара. Взнос за прошение в сумме 30 золотых был уплачен в казну Иллой Раумом Ралмантоном 5-го числа авинны».
– Благодарю, достопочтенный, – поднял глаза Юлиан.
Они встретились взглядами. Илла покровительственно кивнул, сохранив на лице, однако, маску холода. Прошуршала мантия, и он вместе со свитой направился к выходу. По плечу Юлиана похлопал проходящий мимо Габелий – глаза мага лучились восторгом. Дигоро же смолчал, лишь ускорил шаг, чтобы не отставать от хозяина – ему не очень претила мысль, что его сосед по комнате в шаге от того, чтобы стать его хозяином. Дигоро мучал букет из зависти, раздражения и даже какой-то толики радости от происходящего.
– А я говорил, – шепнул Габелий. – Я говорил тебе, что все будет хорошо…
Покидая шатер, Юлиан как бы ненароком, но от всей души, прошелся туфлями по своему ошейнику.
Они зашагали к центру лагеря, где уже искрил фонарями театр. Знать текла туда рекой. В воздухе витало ожидание театрального представления. Развевались легкие шали, откидывались игривым ветром края шаперонов и пелерины; тот же ветер подхватывал обрывки веселья и доносил их в отдаленные углы лагеря. Блестели в свете ламп самоцветы. Между собой смешивались запахи пущи, весны и ароматы духов.
Юлиан шел рядом с Иллой. Он разглядывал красивых женщин, искал глазами мягкие очертания суккубов, в рогах которых шелестели золотые нити. Вместе с тем он не переставал искать глазами и старого ворона Кролдуса, зная, что тот должен быть где-то здесь.
Театр встретил их непрестанным гамом – в один поток слилась перед входом вся знать, пестрящая роскошью, как деревья по весне – листвой. Не было здесь ни капли нищенства. Все надели самое дорогое. И даже рабы бряцали украшениями, отданными им господами на эту ночь, дабы показать их благодушие и богатство.
Рабы расчистили дорогу перед Иллой Ралмантоном, и он вошел внутрь.
Слева трибуны лежали под луной, а вот справа их укрывал высокий навес. В навес вшили сильфовскую крошку, так что у лучших мест тоже были звезды, хоть и свои. И Илла пошел туда, шелестя подолом мантии по доскам. Пока он поднимался по ступеням на высокие трибуны, Юлиан с любопытством того, кто лишен счастья наблюдать такое событие ежегодно, разглядывал раскинувшийся перед ним простор.
