– За мной! – крикнул Филипп. – Убить нападающих!
И он пустил коня по пологому холму в гущу битвы. Филипп вошел в нее, крутясь в седле и раздавая сильнейшие удары клинком направо-налево. Нападавшие закричали, обернулись и увидели верховых, пусть и грязных, пусть и уставших, но в полных доспехах, на хороших конях и с оголенным оружием.
Рыжебородый у обозов вскинул голову и довольно осклабился, сверкнув клыками.
– Филипп! – закричал он. – Дружище! Вот кого я не ожидал увидеть!
Рассмеявшись и смахнув пот рукавицей, Ольстер поддал толстенькую лошадку, на которой сидел, и перешел от обороны к нападению. С воинственным криком на Хор’Афе и старом филлонелонском, который уже был давно не в ходу, он с новой силой начал рубить неприятелей. Теперь настала их очередь защищаться. Воздух задрожал от звона мечей, от ломающихся копий и хрипов лошадей. Одного солра стащили с седла и забили до смерти дубинами, а другого, на которого уже навалились трое, спас Лука Мальгерб. Он храбро протаранил конем толпу, растоптал одного пешего врага и прикрыл гвардейца, пока тот не запрыгнул в седло.
– Они отступают! – закричал Лука. – А ну добьем их, братцы!
И гвардия вместе со слугами рыжебородого Ольстера понеслась вслед за убегающими, утопающими в грязи. То тут, то там свистели удары, пока наконец над полянкой не возобладала тишина. Затем и ее прервали крики победы. Сорок три трупа неприятеля стали грабить, бросив их затем, голых, на радость воронам и чертям, в то время как своих похоронили под ясеньками. Со стороны Филиппа убили только одного солра, а у Ольстера Орхейса полегло больше двух десятков слуг.
Помещик Ольстер, этот миролюбивый детина, соскочил с мохнатой лошади, уложил двуручный меч в обоз и сгреб своего товарища в медвежьи объятья, от которых тот, впрочем, даже не поморщился.
– Ох, Филипп, дружище! – улыбнулся он широко, от уха до уха.
– И тебе здравствуй, друг. Вовремя я, видимо, явился?
– Не то слово. Удружил так удружил!
– Чем же ты не пришелся по нраву местной знати?
И Филипп склонился над убитыми, чтобы рассмотреть нашивки с гарпией в трех лентах – герб барона Бофровского.
– Расскажу в дороге. Вижу, ты ищешь отдыха, как и твои люди, но нужно как можно скорее покинуть Бофраит, а там уже и заночуем где-нибудь да передохнем. Только дай моим слугам поесть. Уведи своих людей из рощи на время.
Когда Филипп по-молодецки запрыгнул на коня, из груди всех солров вырвался невольный стон отчаяния и усталости. Кони их развернулись и, меся грязь, уныло поплелись назад, пока слуги Ольстера Орхейса, будучи все вампирами, устроили на поляне пиршество.
Чуть погодя из рощицы медленно выехали с десяток повозок с лошадьми, запряженных цугом. Посуда, мебель, ковры, гобелены – все это, промокшее из-за недавнего проливня, тащилось на север, где уже зрела зима. Филипп подъехал к Ольстеру, стремя в стремя, оглядел того и увидел, что рубленые раны под высоким воротником помещика – старые, не из этого боя. Часть прислуги, пешей, идущей вдоль обозов, тоже была ранена не сегодня: у кого-то были замотаны руки, кто-то плелся с пробитой головой.
– Это не первое нападение? – спросил Филипп.
– Да, не первое, – отозвался помещик на Хор’Афе. – Атаковали двумя ночами ранее полсотни голодных и охочих до наживы псов во главе с двумя шакалами, жаждущими нечто большее. Ох, тяжело, Филипп, очень тяжело стало в последнее время. Магия и демонический язык проникают сюда с Юга, и все более людей сведущи в том, что мы не рождаемся бессмертными, а становимся таковыми.
Помещик тяжко вздохнул.
– Доселе я платил дань местному барону Бофровскому, как платил ее и его предкам. Но власть сменилась, и на эти земли пришли ученые люди с Юга. Предоставили свои услуги сначала барону, потом, с его ведома, и местному королю. Оно, как обычно бывает, стоит узнать, что ценность можно прибрать к рукам, так сразу появляется много охочих на нее. Так и ко мне стали проникать поначалу засланцы, разнюхивающие, обыкновенный ли я вампир иль нет. Затем, разузнав все у слуг, они перешли к более активным действиям.
Ольстер усмехнулся и пригладил рукавицей пышную, огненную бороду.
– Звали меня сначала к барону, а когда молва дошла и до дворца, то и к королю. Приглашали, мол, по-дружески. Затем требовали явиться в столицу по неуплате налогов, якобы для разъяснения. Дубоумы! А чуть погодя, Филипп, вломились ко мне посреди ночи два рыцаря, Олшор де Башелью и Жедрусзек де Башелью, с полусотней рубак. Они, дескать, местная власть, потребовали сначала громким словом, чтобы я пошел с ними, потом попытались силком утащить из дома. Моих тогда полегло с два десятка, но мы их почти всех забрали! Не стал я уже дожидаться, когда в мои владения придет целое королевское войско. Сам понимаешь…
– Да, друг мой, понимаю. Стало быть, ты к ярлу Бардену направляешься? Раз он в спячке, то пока будешь заниматься хозяйством?
– Верно ты все понял, Филипп, верно. Барден в последние годы подсдал. Он давно меня звал к себе, чтоб я вернулся, боялся спускающихся с гор старших вервульфов. Те отчего-то осмелели, стали плодиться, что крысы. Вот он и обижался, что я не подсобляю ему, а я же все к теплу тяготел и не соглашался. Не по нраву мне голые скалы, чернота ущелий да всего лишь три месяца оттепели. Мне речушки нравятся, Филипп, живые, веселые, и чтоб зелень шелестела… Да не сосны, а светлые ясеньки… И чтоб птицы пели меж ветвей. Оно-то с годами начинаешь ценить это умиротворение, и слеза прошибает уже не от горы трупов, а от такого спокойствия.
И Ольстер миролюбиво, но басовито расхохотался, а щеки его от этого порозовели и стали походить на два больших яблока. Затем он прищурился и продолжил.
– Что-то я увлекся, о себе да о себе. Так что тебя привело? На тебе грязи, как на моих обозах, глотнувших их по борта. А сам-то ты, Филипп, выглядишь отвратно, будто не ты на коне скакал, а конь – на тебе. Да, стало быть, дела мировые!
И Филипп рассказал все Ольстеру: и про демона, и про разговор с Горроном де Донталем, и про странную череду событий. Весомых доказательств как таковых у него не было, лишь догадки. Да если бы и были, то не пришлось бы сейчас объезжать всех друзей, но граф надеялся на то, что родственник Бардена окажется куда рассудительнее самого ярла. И Ольстер слушал и хмыкал себе в пышную, всклокоченную бороду. Иногда он кидал задумчивые взгляды на обозы, а один раз слез с кобылы и стал помогать вытаскивать осевшую в лужу подводу. Наконец, Ольстер осторожно заметил.
– Да, дружище, я соглашусь! Череда событий и правда престранная. Уж не нам ли, виды повидавшим, не знать, что такие случайности, следующие друг за другом – никак не случайности. Она явно продает дар на сторону, Филипп!
– Ольстер, боюсь, что здесь не простая продажа дара.
