— Лугос Залекон? — удивленно произнес Филипп, вглядываясь в одного из сидящих на подстилке мужчин. — Право, не ожидал я вас здесь увидеть.
Пожилой мужчина, которого назвали Лугосом, вскинул голову и встал с лежанки. На плечах узника был накинут дорогой плащ из синего сукна, который выдавал в нем весьма обеспеченного человека.
— И вам здравствуйте, господин Тастемара, — тихо произнес Лугос, кланяясь.
Филипп вышел в коридор, достал из прикрепленной к стене доски лист бумаги и вернулся.
— Ах, вот оно что… Как же вы так, уважаемый Лугос, не смогли сдержать себя в руках? — спросил Филипп, вчитываясь в историю заключенного.
Уильям все это время стоял рядом с дверью, наблюдая за происходящим.
Двое других смертников, обычные сельские мужики, посмотрели на их богатого соседа, который, до того как пришел граф, не обмолвился с ними ни словом и вообще делал вид, что находится в темнице один.
— Я и не собирался держать себя в руках, господин, — мрачно буркнул купец, смахивая какие-то лишь видимые ему пылинки с плеча. — Если бы вы узнали о том, что ваша жена изменяла пару десятков лет с вашим же торговым партнером, а потом еще и понесла от него, выдав рожденного ублюдка за вашего сына — вы б не закололи ее?
— Кто знает, — пожал плечами Филипп. — Но мальчика-то за что убили?
— Потому что он не мой сын! — воскликнул с рыком Лугос. — Угробить двадцать лет, чтобы дать образование, одеть, обуть, купить дом у Вороньего камня. И кому! Сыну того, кого называл другом! А я ведь верил этой блуднице, хотя и видел, что Обрахам не похож на меня ни капли! Эти женщины — подлые существа!
— Ох, Лугос, Лугос, — пробормотал задумчиво Филипп, возвращая лист бумаги в деревянный карман доски, — с таким талантом к торговле, с таким умом и дальновидностью закончить свою жизнь в тюрьме, убив собственную жену, сына, пусть и не родного, и зарубить своего торгового партнера…
— Я восстановил справедливость, и если бы у меня был выбор, я бы убил их всех снова! — прорычал сквозь зубы купец, потом, вращая глазами, осмотрелся. — Но я не понимаю, почему моя голова еще не скатилась с плахи? Смертный приговор должен был быть приведен в исполнение еще два дня назад. Когда вы явились сюда, я уж было решил, что оправдан вами, своим покровителем… Но оказалось, вы даже не в курсе того, что я заточен здесь. Так почему я еще жив?
— Это мы сейчас поправим, уважаемый Лугос.
Из второй камеры, где-то вдали, в начале коридора, послышался крик о помощи — Йева убивала несчастного заключенного.
На лицах арестантов проступил животный страх — так травоядные чувствуют скорую смерть от клыков хищника. Купец быстро заморгал и попятился назад.
— Уильям, бери правого, — показал Филипп на крестьянина, а сам направился к другому.
Граф уверенно подошел к подскочившему от страха простолюдину, резким движением подтянул его к себе и вгрызся в глотку. Глаза Филиппа, почерневшие, со вздутыми венами вокруг побледневших век, отрешенно смотрели в пустоту. Крестьянин не успел даже вскрикнуть.
Уильям в замешательстве приблизился ко второму арестанту, пока тот в ужасе смотрел на своего товарища, высыхающего на глазах. Аккуратно, чтобы не забрызгать рубаху, он впился в горло человека, одновременно схватив его руки, чтобы избежать лишнего сопротивления.
Вместе с кровью в вампира впитывались и воспоминания простолюдина. Оказалось, что его звали так же, как и брата Уильяма — Маликом.
Лугос вжался спиной в стену и в молчании наблюдал за тем, как два вампира осушали крестьян. Лишь дрожащие руки и капли холодного пота на лбу выдавали его ужас. Но вздрогнул Лугос лишь тогда, когда тело первого выпитого простолюдина упало на пол темницы, а граф, бледный и с окровавленным ртом, повернулся и посмотрел на него черными глазами.
— Я давно полагал, что ваше долголетие — это результат сделки с демонами Граго. С одним из тех, что дает золото, бессмертие, любовь или еще что-нибудь в обмен на душу… Но теперь я вижу, что вы сам демон, — дрожащим голосом произнес купец, но тем не менее он так и продолжал стоять ровно, не согнув спины и не выказав страха. — Я следующий?
— Да, вы следующий, уважаемый Лугос, — прохрипел Филипп. Его пальцы укоротились, глаза приняли обычный вид, а сам он достал платок и вытер кровь с губ. Потом продолжил, уже обычным голосом. — Но это сделаю не я.
Второй крестьянин упал на пол, выпитый до последней капли. Шатающийся Уильям посмотрел на графа и попытался прийти в себя, унять в себе то дикое упоение и желание убивать дальше, что нашли на него после глотка свежей и теплой крови.
— Он твой, Уильям, — негромко сказал Филипп и показал на купца. Тот, даже зная о том, что умрет следующим, побледнел и затрясся еще сильнее.
— Я сыт, господин, — неуверенно ответил Уильям.
— Нет, одного тебе мало, ты сможешь поесть лишь через неделю в городе Орл, который рядом с границей Глеофа, — качнул головой Филипп. — К этому моменту, если ты сейчас не наешься, ты начнешь уже недобро посматривать в сторону моих солровских всадников, а это мне не нужно. Пей!
Уильям на ватных ногах подошел к купцу. Тот кивнул и, посмотрев сначала в черные глаза убийцы, а потом на графа, прошептал молитву Ямесу. Через мгновение в его горло вонзились острые зубы, а слова превратились в предсмертный хрип. Он пару раз дернулся и обмяк, но был подхвачен присосавшимся Уильямом. Чуть позже бездыханное тело свалилось наземь.
Граф протянул вампиру чистый платок.
— Как ты считаешь, Лугос был прав, когда убил трех людей? — спросил граф у Уильяма, когда они вдвоем поднимались по ступенькам назад. Йева уже успела к этому времени покинуть тюремное отделение и вернуться в постель.
— Тяжело сказать, господин. То, что он узнал, было для него таким большим ударом и несчастьем, что необходимость в наказании, таком жестоком, стала для него первостепенной. Он верил, что поступает справедливо, верил всем сердцем.
— А что думаешь ты? — слегка улыбнулся Филипп. — Как сторонний наблюдатель?
— Похоже, я стал бездушным, — вздохнул грустно Уильям. — Я считаю, что жена купца и его друг, Эртольф, заслужили наказания. Но не сын. Он не был виновен в том, что был зачат от другого отца. Но это так все сложно, господин… Мир оказался таким многогранным, что, наблюдая его глазами других, я обнаруживаю, что белое видится им черным, а черное — белым.
— Это не бездушие. Просто ты взрослеешь на глазах, Уильям, — тепло посмотрел на рыбака Филипп. — Да, мир очень сложен, и понять его до конца, познать истину, что ускользает постоянно из рук, подсовывая вместо себя предрассудки, тяжело. Ох, помнится, старина Гиффард всегда мог мастерски отделить истину от правды!
Уильям промолчал. Он шел позади Филиппа и касался влажных стен, чтобы не упасть. В голове мелькали воспоминания двух убитых, и Уилл тяжело вздыхал от совершенного им чудовищного поступка.
