— Я и так наследник своего отца! — прорычал Леонардо. Его всего трясло от гнева, обиды и преданных надежд.
Пламя факела, который висел на стене рядом, потускнело, колыхнулось в последний раз и погасло. Та половина скамьи, на которой был Леонардо, вдруг погрузилась в полумрак, от чего сын графа непроизвольно вздрогнул.
— Как символично… — прошептал Райгар с легкой полуулыбкой, поглядывая на погаснувший факел. — Твой век короток, какой же ты наследник? Еще и изуродован так, что без слез не взглянешь.
— Зачем вы мне такое говорите, — озлобленно прошипел сын Филиппа и хотел уже было встать, чтобы уйти, но Райгар его остановил, ласково взглянув и положа руку тому на плечо.
— Просто выражаю сочувствие, ведь я прекрасно понимаю, что происходит в твоей душе! Я сам был в подобной ситуации, хотя и вышел из нее более чем достойно.
— Вы предали Саббаса, — огрызнулся Лео.
— Все было чуть иначе… Моя история очень схожа с твоей.
— И чем же?
— Саббас усыновил меня, как и тебя, когда мне было семь лет. Я всю жизнь служил ему, был верным и преданным сыном, который по заверениям отца, должен был перенять его дар, когда мне исполнится восемьдесят-девяносто лет. Но знаешь, что произошло? — Райгар выждал паузу. — Саббасу неожиданно подкинули Мараули, мальчика из рыбацкой семьи.
По изувеченному лицу Леонарда: без глаза, уха и с перекошенной челюстью, — пробежала дрожь. Он сглотнул слюну и едва не разрыдался, вспомнив слова Горрона о том, что Уильяма ждет светлое будущее в Ноэле. Лео, словно желая оградиться от жестокости этого мира, коснулся трясущимися руками лица, ощупал свои уродства, и от этого ему сделалось еще дурнее.
— Да-да, то же чувствовал и я, — сказал Райгар, с удовольствием наблюдая за муками Лео. — Обманутый своим же отцом, который променял меня на безымянного мальчика без каких-либо выразительных талантов и способностей.
— Перестаньте вставлять мне ножи в и без того кровоточащие раны! Мне ваше лживое сочувствие не нужно!
— Хорошо, как скажешь. Но если ты надеешься, что Филипп передаст тебе свой дар, то ты ошибаешься. Он сейчас на грани из-за того, что его лишили любимого сына, но ты в его глазах уже никто, просто отголосок. Я видел это из воспоминаний Уильяма.
Леонардо озлобленно взглянул на Райгара, ощерился, оголил клыки, но тот лишь с мягкой улыбкой посмотрел на него, поднялся со скамьи и отряхнул подол котарди.
— Мы порой так обманываем себя, Леонардо. Я надеюсь, что ты сможешь выбраться из этой череды перипетий, как в свое время это сделал я. Если что, то я живу на третьем этаже, левый коридор, последняя дверь.
С этими словами Райгар еще раз послал Леонардо улыбку, уже более заговорщическую, и исчез, поднявшись по ступеням вверх. Слева от Леонардо потух еще один факел и, мрачно взглянув на него, Леонардо поднялся со скамьи и поплелся в свою комнату.
* * *
Йева же в это время подошла к двери комнаты отца и тихонько постучала. Никто не отвечал. Но где же быть отцу, кроме как в спальне?
Над Глеофом все еще стояла ночь.
Йева приоткрыла дверь и вошла, осматриваясь по сторонам в поисках своего родителя. В кресле, в самом углу комнаты, перед зажженным слугами камином сидел Филипп.
Филипп тяжело взглянул на свою дочь, но потом сразу же отвел глаза и отрешенно уставился на огонь. Йева подобрала подол черного шерстяного платья, которое из-за дороги верхом на лошади уже порядком износилось, и подошла к графу Тастемара.
— Отец, господин Донталь сказал мне, что Уильяма усыновила женщина с белыми волосами, — тихонько сказала она.
— Да.
— Он уедет в Ноэль, графство Альбаоса?
— Да.
Йева понимала, что ее отец сейчас не желает общаться ни с одной живой душой, но все же чувствовала в себе необходимость поговорить с ним. Обняв Филиппа сзади за шею, она склонилась и поцеловала его в заросшую густой щетиной щеку.
— Отец, но вы же еще увидите Уильяма и, какая разница, кто его усыновил… Он же считает вас отцом, покровителем и учителем. Я помню и его слова, и то как он вас любит! — как можно ласковее произнесла девушка.
Филипп усмехнулся, поднял голову и посмотрел в изумрудные глаза своей дочери.
— Дочь моя, как же ты наивна. Уильям сейчас подобен глине на гончарном круге, а Мариэльд, за те годы, что он будет жить в Ноэле, вылепит из него все, что ее душе угодно. Когда мы встретимся через много лет, Уильям либо будет смотреть на меня как на пустое место, в лучшем случае, либо будет ненавидеть еще сильнее, что куда вероятнее.
— Но почему он вас должен ненавидеть, отец?
— Потому что Летэ перед обрядом памяти ознакомил совет со всеми теми бумагами, которые я присылал ему.
Йева побледнела.
— Но… Погодите, вы же там писали, что хотите передать дар Леонардо?
— Да, — развел руками Филипп, а затем нежно погладил руки своей дочери. — Я предал его и посеял в нем семя ненависти.
— Так расскажите ему, отец, что вы хотели усыновить его. Может, он простит!
— Уильям решит, что это было сделано под давлением завещания Гиффарда, — ответил граф. — Я видел в его мыслях, кем я стал для Уильяма после прочтения доклада.
— Но отец…
— Я уже подумываю о том, а не слишком ли много я пожил на этом свете… И может быть стоит сдержать свое обещание и передать свой дар тебе, — устало прошептал Филипп, прикрыв старые глаза.
Йева посмотрела с изумлением на сломленного отца, словно не узнавая его без стремления к жизни, обежала кресло и упала перед ним на колени, положила на его колени свои изящные руки. Она схватилась за край черного котарди, нервно смяв его.
— Отец, даже не смейте говорить такое! Я благодарна за все то, что вы мне дали… Но я не приму этот дар, он мне не нужен Я не буду врать, я рада, что Уильям жив и я не получила его дара! Но ради всех богов, поговорите с ним. Может, вам обоим станет легче!
— Из-за Гейонеша и ран он пребудет в бессознательном состоянии еще некоторое время. — Филипп ласково взглянул на свою дочь и погладил ее по шелковистым волосам, украшенным золотым обручем. Затем продолжил: — Хорошо, мы задержимся до того момента, как я с ним смогу поговорить. И я, может быть, пообщаюсь с Мариэльд, хотя это все равно бесполезно.
— Но это хоть что-то… Отец, пусть он станет не Тастемара, а Лилле Аданом, но может когда-нибудь в будущем он станет вам другом, подобно Гиффарду или Горрону, — взмолилась Йева, пытаясь пробудить отца к жизни и вселить в него хоть какую-то надежду.
— Йева… Я рад, что у меня такая прекрасная дочь.
Филипп привстал с кресла и крепко обнял Йеву. Он не стал говорить ей, как она наивна и простодушна, чтобы не лишать надежды. Филипп с любовью поцеловал Йеву в нос, та сморщилась, но нос не вытерла, стерпела. Граф же вымученно улыбнулся.
