— Конечно, тео Юлиан. Спасибо за заботу.
С этими словами слуга кинул взгляд назад, на скрученные и бережно сложенные в повозке дорогие ткани, прибывшие этим же днем из Виарке, южного города, а затем снова посмотрел вперед. И чуть подстегнул мулов.
* * *
Стены Луциоса вырастали и, в конце концов, Юлиан въехал в стрельчатую арку ворот. Здесь гравийная дорога расширялась, обрастала брусчаткой и разветвлялась на множество улочек. Те растекались по городу, подобно реке. А главным рукавом дорога шла к порту и проходила мимо рынка, между расположившихся по бокам лавок, кузниц, таверн и доходных домов. Именно от порта и к порту тянулись бесконечные вереницы повозок, всадников и деловитых людей с договорами в сумах, перекинутых через плечо.
В выставленных на подоконники домов горшках красовались миниатюрные голубые олеандры вперемешку с нежными орхидеями и зимнестойкими кактусами — опунцией, что радовала глаз своим пестрым розовым или желтым цветом.
Стройные каменные дома облицовывали со второго этажа светлым деревом, а входы украшали ленточками, от белого до голубых цветов. Если же в арке двери висела красная лента, то это означало, что в доме царил траур — красный, по мнению Ноэльцев, был цветом скорби и печали. Он сопутствовал самой смерти, и жители южных земель Альбаоса связывали все его оттенки всегда с кровью и страданием.
Люди, чистые и ухоженные, шумно общались меж собой. У лотков очень живо обсуждали цены товара в сеттах, даренах, треволах и иадах. Звенели серебряники и бронзовички из всех уголков Сангомара. По улочкам гулял морской ветер, залетающий под светлые одежды жителей и играющий в каштановых и серых шевелюрах. Посреди этого потока жизни почти на голову над всеми высился Юлиан.
Многие жители Луциоса, завидев высокого мужчину, сразу же узнавали в его лице и костюме графа Лилле Адана. Тогда они почтительно расступались, пропуская того, чья семья обладает всем Ноэлем. Как шутили в народе — «Проще сказать, что не принадлежит в Ноэле семье Лилле Адан».
В отличие от северян, народа темного и необразованного, ноэльцы знали про существование вампиров. Поэтому все прекрасно понимали, кто такие Лилле Аданы, хотя и не осознавали, отчего Мариэльд живет так непозволительно долго. Уже обычным делом было отправление в графский особняк из тюрем приговоренных к смерти людей, где те бесследно пропадали. Привыкли ноэльцы и к странным городским соседям, которые не имели в доме ни крошки хлеба, зато время от времени посещали тюрьмы. Воспринимали это горожане сдержанно, чуть стиснув зубы, но терпели. Терпели не так спокойно, как южане, которые и бровью не вели при виде клыков, но и не так бурно, как северяне — никто не хватался за вилы и ножи.
И хотя ноэльские вампиры спокойно приобретали смертников из тюрем, они все-таки не выпячивали свое происхождение и предпочитали с улыбкой отмалчиваться при общении с каким-нибудь матросом с северного корабля. «Да байки это все. Ну какие вампиры, о чем Вы…» — шептали они и качали головой, усмехаясь при виде подуспокоившегося человека с севера. Впрочем, моряки редко покидали Портовый город и бродили, в основном, между складами, борделями да харчевнями, так что искренне верили, что байки про кровососов — это всего лишь байки. Иной матрос и мог увидеть во рту случайного собеседника клыки, побелеть и потом рассказывать на своем Дальнем Севере, что видел вампира, живого, демоническую тварь! Да вот только родня и друзья обменивались друг с другом понимающими улыбками, переглядывались меж собой, как бы говоря «Эка морячок шутки шутит… Посреди города, да вампир… Видано ли дело».
Вампиров в Ноэле было немного, так что случаев с убийствами людей возникало и того меньше. В общем-то, вампиры пока не доставляли особых хлопот, а Мариэльд де Лилле Адан так и вовсе все очень уважали. Она являлась для ноэльцев покровительницей и небожителем одновременно и постоянно жертвовала приличные суммы на развитие науки, целительства и торговли. Сухопарая женщина с белыми волосами правила южными землями Альбаоса более тысячи лет, а ее имя стало нарицательным, и среди ноэльцев символизировало порядок и надежность.
А когда же тридцать лет назад Мариэльд вернулась с молодым мужчиной, скверно говорящим по-ноэльски, очень бледным и с лицом северянина, то об этом весь Луциос судачил несколько лет. Личность Юлиана обросла самыми невероятными слухами и сплетнями, и всякое появление этого весьма эффектного мужчины в городе приводило к всеобщему переполоху. И только спустя поколение, примерно через два десятилетия, интерес к особе новоявленного графа поутих, и Юлиан вздохнул спокойно. Но не до конца…
— Господин, господин, — закричал кто-то сбоку писклявым голосом.
Стайка беспризорных детей, в коротких шароварах и рубахах, обступила Юлиана и заверещала. На высокого графа уставились серые, темно-серые и карие глаза ребятни.
— Господин, подайте монетку! Всего лишь одну!
— … мне подайте!
— Нет, мне, уйди Тойюр!
— Да сам отвали!
— Подайте, господин…
— … ну пожалуйста!
Юлиан зыркнул на наглых детей и те, вздрогнув от показавшихся из-за хитрой улыбки зубов, разлетелись с гамом во все стороны, как воробьи. В это время тонкие, но ловкие пальчики потянулись к поясной суме графа, пока он стоял спиной к одному ребенку.
— Ага! — Юлиан поймал дерзкого воришку за руку.
Мальчишка сделался смертельно бледным.
— Кто это тут у нас а? — произнес задумчиво граф, легко удерживая перепуганного ребенка. — Что ты у меня в сумке забыл?
— Я… ничего. Вам показалось, господин! Не ешьте меня, пожалуйста!
— Да что ты, — граф усмехнулся и шутливо клацнул зубами. — Ты с приюта? — на ребенке были еще незаштопанные штаны и рубаха.
— Да… — сглотнул слюну мальчонка.
— Еще раз увижу твою руку у чьей-нибудь сумы, сдам охране. А я все вижу, мальчик, и я тебя запомнил! — пригрозил нарочито серьезно Юлиан.
Оставив трясущегося ребенка, Юлиан взял под узду Тарантона и поспешил по широкой брусчатой улице к порту.
После таверны «Серебристый Нериум» улица уходила резко вниз, и перед Юлианом развернулась панорама порта с покачивающимися на водах кораблями.
День близился к закату. Из рыболовных суденышек, примостившихся справа, спешно выгружали пойманную рыбу. С укрытых досками пирсов доносился шумный гам хозяев лодок, капитанов команды или одиночных рыбаков — обсуждали все как обычно: богатые места, жалобы на плохой улов или, наоборот, гордо демонстрировали полные груженные рыбой бочки. Соломенные жесткие шляпы поголовно украшались обвитыми вокруг тульи темно-синими лентами — символ Осте, дюжа моря. С солеными и обветренными лицами рыбаки, которые казались рожденными в море, а не на кровати, также солено шутили и громко хохотали.
Одно- и двухмачтовые торговые нефы лениво и сонно подремывали на волнах, а вокруг них кипела жизнь. Потные грузчики в коротких шароварах и с подвернутыми рукавами рубах торопливо грузили или разгружали трюмы кораблей под тщательным контролем деловитых ревизоров с перьями за ухом.
