Она думала, что жизнь разделилась на «До» и «После» с появлением двух мужчин: Миши и Марка, но теперь понимала – ошиблась. «После» наступило лишь сейчас, когда сестра вернулась. Когда плохое осталось позади.
Наверно.
Раз сестра жива, теперь всё будет хорошо. Они будут вместе, как раньше. Вдвоём всё по плечу.
Люди сновали туда-сюда, о чём-то разговаривали, а она сидела статуей и теряла связь с настоящим, погружаясь медленно и верно в воспоминания. В прошлое.
В детство.
Снежана вспомнила старую квартиру. Кремовые обои в мелкую полоску, два кресла, прохудившийся диван с вишнёвым покрывалом, чёрно-белый переносной телевизор, большой стол у окна. Это была гостиная. Детских у девочек не было, и поэтому они играли здесь. Раскладывали на столе пупсов, отправляли их в путешествие. Для этой цели служили коробки из-под обуви. Путешествие или убранство дома зависело от того, как раскрасить коробку. Снежана, как и мама любила море. Её коробки всегда отличались синевой дна, яркими силуэтами рыбок и большим количеством жёлтого, оранжевого – много света, солнца. В фантазии Снежаны пупсы всегда отправлялись куда-то в тёплые края. Унылую погоду Ленинграда она не любила.
А Вита…
И как она могла всё это забыть?!
Вите всегда не хватало воображения. Она не могла раскрасить коробку зелёным и представить траву. Ей было необходимо добавить предметности: настоящую мебель, ну и что, что ворованную у соседской дочки, жившей на той же лестничной площадке; животных притащить из садика, пока никто не видит. А когда наскучит «путешествие» пупса – выбросить за ненадобностью и врать, будто она и не видела всех этих игрушек. Виту не волновали слёзы соседской дочки, не тревожили крики мамы и недовольство отца. Она всегда была у себя на уме и казалась немного странной, словно, не от мира сего.
Снежана вспомнила, как часто папа говорил, что с Витой не всё в порядке. Вспомнила и рисунки сестры. Всегда мрачные и непонятные. Красные каракули, чёрные пятна. Художница из Виты была так себе.
Но всё равно Снежана любила сестру несмотря ни на что и даже после того, как Вита напугала её страшилкой про рельсы, а Снежана описалась.
Рельсы…
Снежана боялась и их, и живущих там призраков, но всё же как-то раз сестра уговорила её пойти и посмотреть.
– Одна я боюсь, да и мама не отпустит. Разве ты не обещала всегда быть рядом? – надувала щёки Вита.
– Обещала.
– Тогда пойдём. Я слышала, что призраки исполняют желания для тех, кто их не боится.
– Витка, это глупо.
– Сама ты глупая! Я тогда одна пойду, а тебя пусть мама ругает!
И Снежана, будучи старше Виты на два года, пообещала маме следить за сестрой и не разговаривать с незнакомцами. Клялась, что всё будет хорошо.
Снежана вынырнула из прошлого и заплакала.
***
– Ты всегда меня во всём слушалась, хотя и была старше, – читала Александра обнаруженный в тайнике дневник. Это была тонкая тетрадь в клетку с половиной неисписанных листов, наполненная тяжёлыми воспоминаниями. – В тот раз ты тоже послушалась. Я точно не помню сколько нам было. Семь и девять, примерно. Меня всегда тянуло на приключения, к неизведанному. Призраки, мёртвые – любимая стихия. Я любила читать мрачные сказки и рисовать страшилки, а ты, сестрёнка, меня не понимала. Ты боялась и думала, что мои ужастики способны тебе навредить. Помнишь?
Однажды ты заплакала, увидев, как я рисую окровавленную девочку и сразу побежала жаловаться маме. Но я тоже заплакала, и тогда ты остановилась у двери на кухню. Ты меня пожалела.
Поверила.
Но я и не врала, Снежанка!
В детстве я тебя никогда не обманывала.
На железную дорогу я тебя повела не для того, чтобы напугать. Хотела, чтобы ты убедилась: призраки не страшные и совсем не опасные. Они не причиняют вреда, если их не обижать.
А потом мы увидели её.
Ты закричала, бросилась бежать.
Оставила меня одну.
И не вернулась. Ни одна, ни с мамой. И тогда я поняла: вам всем наплевать на меня странную, не от мира сего, как говорили соседи. Я слышала. Когда приходила вместе с тобой играть к соседке и воровала мебель для пупсов, я слышала, что мама Поли говорила обо мне.
Знаешь, я ведь хотела и Полю убить. Но не вышло. Тебе интересно почему? Потому что как-то раз она увидела, как я прячу в рюкзачок её кофточку. С ромашками, помнишь? Я подумала, а почему бы мне не забрать эту кофточку? У Поли одежды много. Она растёт одна, её балуют. А нас с тобой баловали?
Меня баловали родители. Но совсем другие.
Поля подарила мне ту кофточку, и это было здорово. А ещё она меня не сдала ни своей маме, ни нашей. А ты всегда сдавала. Ты была ябедой.
Пишу сейчас и думаю, ведь ты этого никогда не прочтёшь. Зачем пишу? Не знаю. Хочется поговорить. А с кем, когда всех близких я убила? Твоя очередь тоже настанет.
Потом.
Жаль ли мне? Да, жаль. Но ты обещала быть рядом и бросила.
Клара Евгеньевна оказалась хорошей мамой. Она меня очень любила и никогда не называла странной. Не пугалась моих рисунков и фантазий. Но всё равно оставалась для меня чужой. Родное есть родное, хотя… Ведь наша настоящая мама тоже не была моей. Ты знала? Нет. Уверена, что нет. Вряд ли она тебе рассказывала, что когда-то ей приглянулась брошенная в больнице малютка. Я отказник. Да, сестрёнка, от меня отказались при рождении, а потом отказались и вы. Странная жизнь, неправда ли?
Я хотела найти ту маму, но Клара Евгеньевна убедила этого не делать. К тому же она меня любила всем сердцем. Действительно любила. И мне её было искренне жаль.
Иногда я плачу из-за её смерти. Я ведь убила её не специально. Это вышло… не знаю, случайно. Я… я видела, как лёд проломился, видела, как она уходит под воду и побоялась шагнуть к ней. Побоялась спасти!
Я чудовище?
– Саш, ты в порядке? – Рукавица тронул за плечо, и детектив подняла глаза. – Ты плачешь? – в его голосе было столько удивления, что стало немного обидно. Будто Александра была роботом. Как будто у неё не было чувств. – Не знаю, что ты там нашла такое драматичное, но мы обнаружили список жертв.
Александра закрыла тетрадь, провела пальцем по обложке. Медленно, с осторожностью, словно, листы могли рассыпаться и затем тихо произнесла:
– Вы нашли список, а я нашла раненную душу маленькой девочки.
– Ты про это чудовище? – брови взлетели вверх.
Селивёрстова промолчала.
Рукавица не разделял мнения Селивёрстовой. Более того он лишний раз убедился в том, что Александре это дело даётся нелегко. Слишком много личного она видит там, где этого нет. Слишком много сострадания к той, кто не жалел никого.
