Но не сегодня.
Максим не мог понять, что произошло.
Утро не встретило яркими красками, какие неизменно дарили Никина улыбка, смех, голос.
Глаза. Необыкновенно тёплые лучистые. В них тонули все его тревоги, страхи. В них рассеивалась его неуверенность в том, что им действительно стоит быть вместе.
Максим не отличался храбростью. Он и в армии то выжил с трудом. Его ранение и всё, что последовало позже навсегда впечаталось в память. Для Ники те воспоминания иногда ложились на строки зелёной тетради, а иногда слезами являлись во сне.
Максим видел ужас тех дней каждый день в зеркале.
Был ли он трусом, не мог ответить даже он сам. Если бы на любимую кто-то напал, он, не сомневаясь, полез бы в драку, защитил жену от любого зла. Отдал бы всё, лишь бы она оказалась в безопасности. Даже собственную жизнь.
Даже собственную любовь.
Когда Ника, романтичная и по-детски трогательная, насмотревшись жутко слезливых фильмов, спрашивала его, а что бы он выбрал: остаться с ней, несмотря на опасность для неё же или расстаться, подарив ей чувство безопасности, он всегда отвечал одинаково. Потому что он так чувствовал. Потому что Ника была для него воздухом. Ника была для него всем.
Но когда Раиса Павловна в тот единственный раз попросила его оставить дочь и не причинять ей боли, он не смог этого сделать. Не смог уйти. Максим помнил, как бил дождь по крыше загородного дома, как бешено колотилось его собственное сердце, и как билась раненной птичкой его Ника. Как она вырывалась из объятий мамы.
Он остался. Чем причинил Нике новую боль.
Иногда ему казалось, расставание было бы лучшим решением.
Максим не признавался любимой в своих терзаниях. В конце концов, у них получилась настоящая семья. Они были счастливы. Но страх, тот жуткий страх, преследовавший их пару, начиная со школы, никуда не делся. Когда всё было хорошо, этот дикий зверь закрывал глаза, растворялся, исчезал, но стоило малейшему пятну проявиться на холсте семейной жизни, как тот просыпался, становясь сильнее и злее.
Он омрачал всё светлое.
Сейчас зверь был внутри. Он скалил пасть в ожидании.
Максим стоял у окна. Он сделал себе перекур, решив, что недвижимость клиентов никуда не сбежит. Весна тянулась тонкими ветвями зелёных деревьев. Весна звала с собой: прокатиться по речке на лодке, покормить лебедей в озере, пройтись между вечнозелёных елей, посидеть на веранде дома, с которым связано так много воспоминаний.
«Возможно, идея Раисы Павловны не так уж плоха, и нам действительно стоит уехать из города. Хотя бы на пару дней».
Но едва он приблизился к мысленному согласию с тёщей, как вспомнил её слова, сказанные громко и властно у самой двери. Она обращалась к дочери.
«Нашу семью просто преследуют несчастья. А что, если Лара была ошибкой? Вдруг убить хотели тебя, а не её? Вы ведь так похожи. Доченька, нам надо уехать, пока всё не образумится. Слышишь? Подумай об этом».
Конечно, он не сдержался, закричал. Ника плохо спала, всё звала Лару. Проснулась грустная, с поникшим взглядом. Говорила о подруге, отказалась от ласк. Не захотела есть гренки. Закрылась. А Раиса Павловна такое сказала.
Максим принял слова на свой счёт, поэтому супруги расстались без привычного поцелуя. Он вновь сомневался. Тёща, сама того не зная, разбудила зверя, и тот принялся грызть Макса.
«В своих несчастьях она винит тебя, и ты знаешь почему», — доносились слова из жуткой пасти. Они звучали снова и снова.
* * *
Раиса Павловна чувствовала себя ужасно. Физически она оставалась бодра и весело месила тесто на пирог — дорога-то неблизкая, а в пути на её детей всегда нападал жор. А внутренне дрожала, тряслась. Боялась. Чувство вины и неправильности хватало за горло, лишало воздуха. Трепало нервы.
Зачем она это сказала Нике? Почему не сдержалась? Кто за язык тянул? Город действительно покинуть надо. На время. Сменить обстановку, подышать свежим воздухом. Только кому это больше нужно: ей или Нике с Максимом?
Ей.
Раиса Павловна мучалась снами: её одолевали кошмары, один другого хуже. То к ней приходил покойный муж и пьяный болтал о каких-то соседях и о том, что те убьют всех, если понадобится, рассказывал о лотах, о договоре на игру. То она видела, как муж стоит у окна, спиной к ней и скалится. Отражение в стекле показывает не Давида — какого-то монстра. А потом супруг оборачивается, но на месте его лица не родные глаза и губы, а расплывающиеся черты. Будто перед ней не человек вовсе и не монстр — пятно, клякса.
Проснувшись посреди ночи, Раиса долго не могла прийти в себя. Она лежала, глядя в потолок, но всё ещё видела остатки от того, что когда-то было её мужем. И это было страшно. Бережно хранимый в сердце образ любимого мужчины, всегда заботливого с дочерью и некогда внимательного к ней самой рассеивался быстро и неизбежно. Портрет обретал всё более шокирующие черты, какие изо всех сил Раиса старалась не замечать все эти годы. Черты, которые тщательно прятал сам муж. Но стоило ему окунуться в привычное пиво и немного расслабиться, как маска слетала, и тогда обнажались клыки кровожадности, увеличивалась опухоль эгоцентризма. Жадность и похоть, похоть и жадность овладевали рассудком, и Давид становился другим.
Обнаруженная переписка живо предстала перед глазами, доказывая то, как много секретов было у мужа. Молчаливый вопрос, застывший на губах, улетел в приоткрытое окно, когда, борясь со страхом и бессонницей, Раиса поднялась с кровати.
«Кем ты был Давидушка? Кем?»
Теперь на этот вопрос некому было ответить.
Раиса не сдержала слёз. Она тихо оплакивала молодость, своё влюблённое сердце и светлые дни, проведённые с тем, кто никогда собой, наверное, и не был.
Утром Раиса Павловна начала обдумывать план побега. Она должна была покинуть город вместе с семьёй. Всё просто. Максим с Никой поедут на работу, а она в это время соберёт их вещи, приготовит еду в дорогу, съездит домой за ключами.
Всё просто.
Она предложила поездку дочери, но та неожиданно воспротивилась. Сказала, что не хочет покидать город, в котором жила подруга. Ника вела себя неразумно, вела себя, как глупый ребёнок, и Раиса рассердилась. Напуганная собственными фантазиями — сны не прошли бесследно — наговорила ей лишнего. Напугала.
Максим взбесился, начал кричать.
В итоге все разошлись в дурном настроении, так ничего и не решив.
Пирог с картошкой и грибами уже давно румянился в духовке, а Раиса Павловна всё продолжала вспоминать обрывки снов, ту переписку и лицо дочери у двери.
Во всех бедах она винила только себя.
Раиса была несчастна.
* * *
У Ники не выходили из головы мамины слова. Что она имела ввиду, говоря о несчастьях? Неужели винила Макса? Продолжая теребить шарф, Ника едва не проехала остановку. Она крикнула водителю, вышла из автобуса и начала рассеянно озираться по сторонам. Медленно пошла вперёд. У витрины кофейни остановилась, замерла. Здесь были бешенные цены, а кофе на любой вкус. И Лара не жалела денег водить её сюда, угощать. Баловать.
