Топая к его машине на парковке, единственное, о чем я мысленно молюсь, чтобы никто из знакомых не увидел, как я сажусь в эту допотопную рухлядь. И это удивительно! Еще две недели назад у меня скулы сводило от страха даже когда я просто слышала эту дурацкую кличку, а сейчас меня больше волнует моральный облик, чем сохранность собственной задницы.
— Чего ты возле меня крутишься, Кнут? — щурясь от солнца, решаюсь задать волнующий вопрос.
— Нравишься ты мне, — просто бросает он и открывает передо мной пассажирскую дверь.
Не выходя из оцепенения опускаюсь на продавленное сиденье, чувствуя себя пойманной в силок бабочкой. И пойманной по собственной же воле.
Нравлюсь? Должно быть, он точно не в себе.
— Извини за грубость, но это невзаимно, — накидываю на плечо потертый ремень. — Мы с тобой, как бы это помягче… разных весовых категорий. К тому же у меня парень есть.
— Сахарок, помню, — заводит тарахтящий мотор. — Теперь ты меня извини, но вкус у тебя, конечно…
Он достал уже унижать Кирилла! Такое пренебрежение!
От чего-то хочется ужалить его побольнее, указать ему его место.
— Кирилл — хороший воспитанный парень. Будущий адвокат, уверенно идет на красный диплом, впрочем, как и я. Знает два языка, получает повышенную стипендию. А чем можешь похвастаться ты?
— А я страйк с первого раза выбиваю, — обернувшись на меня, пихает в зубы спичку. — А еще могу снести башку любому, кто обидит мою девчонку.
— Мужчину мужчиной делает не сила.
— Но и ее отсутствие бубенцам веса не придает. Если бы мою подружку какой-то урод вот так запросто утащил на «поболтать» — я бы пересчитал ему зубы.
— Это пустой разговор, — отворачиваюсь к окну.
Мне неприятно слушать это. Я всегда знала, что Кирилл ни за что не будет драться — элементарно не умеет. И я выбрала его вот такого, прекрасно зная о том, что он не Рэмбо. И меня это устраивало. Но положа руку на сердце — мне, как и каждой девчонке хочется чувствовать себя защищенной рядом с парнем, не бояться бродить с ним по ночному проспекту. Знать, что в случае чего, он в обиду меня не даст.
Кнут берет и нагло озвучивает мои мысли, и меня это раздражает.
— Так вышло, что меня воспитывала улица, а на улице и законы волчьи. Там или ты, или тебя. Но тебе не понять, конечно, у тебя, поди, до сих пор какао перед сном и одеяльце с розовыми пони.
— Я не такая изнеженная, как тебе кажется, — горделиво задираю подбородок. — Ты совсем меня не знаешь!
— А ты меня, — не дождавшись зеленого, нагло газует на светофоре. — Значит, будем знакомиться.
Машина мчится по узким улочкам родного города, мимо мелькают лишенные всякого вкуса вывески магазинов, прогуливающиеся по тротуарам мамаши с колясками, старый кинотеатр, заброшенный сквер.
— Эй! Ты пропустил поворот!
— Какой поворот?
— К дому! Ты же сказал, что отвезешь меня домой!
— Ну, да, отвезу, — оборачивается на меня и прозрачные глаза загораются шальным огнем. — Но я не говорил, что мы поедем домой К ТЕБЕ.
Глава 18
Язык немеет, как и кончики пальцев. Обычная моя реакция на шок. И дыхание… в груди словно образовался ком — не протолкнуть, не выплюнуть.
Дура! Какая же я дура! Повелась на него «нормального», уши развесила.
— Высади меня прямо здесь. Немедленно! — приказываю, хватаясь за ручку двери. Но он не только не тормозит — увеличивает скорость, не прекращая при этом нагло ухмыляться. — Я предупреждаю — лучше остановись.
— А то что?
— Я… выпрыгну из машины. Прямо на дорогу!
— Валяй, — равнодушно жмет плечом, увеличивая громкость радио.
Меня буквально разрывает. Ублюдок! Кто дал ему право на вседозволенность?
Может, в его мире наркоманов и воров он местный божок, но я из другого теста. В конце концов мой отец — прокурор! Да он его в порошок сотрет!
В сумке разрывается мобильный — стопудово Маринка. Потеряла меня. Еще бы — ушла на минуту в туалет и исчезла.
Сумка! Меня осеняет…
Засовываю руку в боковой карман и достаю ярко-красный балончик, а затем, положив палец на распылитель, направляю перцовку на лицо «похитителя»:
— Спасибо за подарок, пришло время им воспользоваться.
— Ты этого не сделаешь.
Как же меня бесит его спокойный тон!
— Еще как сделаю, поверь. Говорю же — ты совсем меня не знаешь. Моя прапрабабка по линии матери была двинутой на всю голову знахаркой.
— А у меня дед сидел. Сломал хребет соседу, когда тот решил без палева увести его телку. Ну, — бросает на меня вполне серьезный взгляд, — в смысле, корову. Идиот.
— Сосед?
— Дед. Надо было бросить тело в реку, а не оставлять валяться в сарае. Глядишь, не посадили бы.
Нижняя губа мелко дрожит. Он больной. Он реально больной! У него с головой большой непорядок. Куда я вляпалась!
Кнут оборачивается на меня и серьезное лицо расплывается в широкой улыбке:
— Да прекрати трястись, цветочек. Я же пошутил, — и только я судорожно выдыхаю, он продолжает: — Никому он хребет не ломал, он же не псих. Просто застрелил из солдатской винтовки. С войны контуженный, почудилось, что это «чужой». У тех, кто Афган прошел часто крыша течет.
— Немедленно. Остановись. — цежу сквозь зубы, надавливая пальцем на распылитель все сильнее.
— Да брось, если ты меня ослепишь, мы разобьемся. И если только мы. Вон, — кивает: впереди катится семейный минивэн с тремя детскими макушками на заднем сидении. — Брось игрушку в сумку и расслабься. Насиловать я тебя не собираюсь, не переживай.
Господи, это сон. Просто кошмарный сон, который скоро закончится. Остается только надеяться, что в его отбитой башке осталась хоть одна неповрежденная извилина.
Побежденно кидаю баллон в сумку и устало откидываюсь на спинку кресла.
— Куда мы все-таки едем?
— За город. На дачу.
— Дачу? — вздрагиваю.
— Ну, да. Шашлыки, все дела.
Вспоминаю рыжего, это его пренебрежительное «мясо». Вспоминаю ужас, который пережила…
— С друзьями тебя познакомлю, — добивает он, и у меня случается молчаливая истерика. В уголках глаз щиплет, так сильно, что даже больно. Но слезы никак не льются… Застряли где-то внутри и никак не найдут выход.
Он везет меня на ту самую дачу, к тем самым «друзьям», чтобы они пустили меня по кругу. Намерения рыжего в прошлый раз были более чем прозрачны.
Я такая идиотка… Сама же села в его машину. Я ему поверила!
