— Да, Валера, подтвердил. Дядя Толя просил меня потом, если что, тоже показания дать. Извини, но я не стану твоего отморозка выгораживать. С ним реально опасно находиться, Маш, ну хватит уже дурью маяться.
— Это вы все дурью маетесь! — кричу, не обращая внимания на любопытные взгляды отдыхающих. — Зачем это делает отец я прекрасно понимаю, но для чего это тебе? Мы же дружили!
— Он тебе не подходит! И мы уверены, что все это плохо закончится.
— Кто — мы?
— Мы… — запинается, — …с Кириллом.
Ну здравствуйте. Этот мир точно поехал.
— Ты что, с Кириллом сейчас? — сарказм в голосе так трудно удержать. — Серьезно? А как же вот это все «скучный», «никакой», «девственник»…
— Он не девственник, — а вот в ее голосе откровенный вызов. — Уже точно нет.
Засмеяться бы, но предыдущая тема слегка сбила настрой. Это какой-то сюрреализм, не иначе.
— Мама Кирилла, конечно, жутко в тебе разочарована, вещи такие о тебе говорит… Короче, подставилась ты по полной связавшись с этим отбросом. Репутацию знатно подмочила. Но ты не волнуйся, — наигранно доверительно, — я тебя выгораживаю как могу, мы же все-таки так хорошо дружили когда-то.
Не дослушав этот бред обрываю вызов и в прямом смысле берусь за голову. То, что Маринка оказалась откровенно подлой меня это уже даже не трогает, признаться, в глубине души я ожидала чего-то подобного. Но вот то, что задумал отец — это все очень и очень дерьмово. С его связями и даром убеждения все соседи в один голос подтвердят, что Кнут меня избил, засунул в рот кляп и утащил насиловать.
Господи, это никогда не закончится.
— Греческого не было, я взял тебе какой-то другой салат, но не волнуйся, тоже из травы, — Кнут ставит на стол тарелку, а я тяжело вздыхаю. Он — мое самое большое счастье, но и самая большая проблема тоже. Ну почему все так. Почему…
— Прости, аппетит пропал, — обреченно поднимаюсь, забирая со стола сумку. — Поехали домой.
Он пристально смотрит мне в глаза и словно читает мои невеселые мысли. А затем обнимает, крепко. Так крепко, что даже больно ребрам.
— Мне все равно, Маш, я не боюсь твоего отца.
— А я боюсь. За тебя. Поехали, пока не стало хуже.
И судя по тому, что ждало меня дома — уже́.
Глава 40
Интересно, много ему папа заплатил, чтобы он откровенно соврал «под присягой»? Или все было на добровольных началах?..
Окидываю охранника презрительным взглядом и молча прохожу мимо.
— Маш, — подбегая, семенит рядом, — ты извини, но этот твой… парень, он реально тебе не подходит.
— А кто мне подходит? — поворачиваю голову. — Ты?
— Маш, ну правда — прости. Хочешь, я скажу, что не видел ничего. Или перепутал…
— Ты полный придурок, Валера, — вхожу в прохладное нутро подъезда и захлопываю железную дверь прямо перед его носом. Ненавижу «и нашим и вашим», самая мерзкая позиция из всех существующих.
Прокурор Свиблов встречает меня насупленным взглядом и воинственно настроенной позой: руки сложены на груди, ноги на ширине плеч. На переносице глубокая складка отцовского негодования.
Я так люблю своего папу… видит Бог, искреннее, всю жизнь он был для меня идеалом настоящего мужчины: умный, решительный, сильный. Мне казалось, что мне очень повезло с отцом. Но сейчас этот человек целенаправленно рушит мою жизнь, вынимает из нее кирпич за кирпичиком. Он не дает мне расправить крылья, любить того, кого выбрало мое сердце.
— Это подло, папа, — роняю, проходя мимо. Опускаю глаза, не потому, что боюсь его — я просто не хочу на него смотреть.
— Я ведь предупреждал тебя… Надо было просто сделать по-моему! Просто послушаться! Неужели я многого прошу? Я же сказал — в двенадцать. Ты думала, что я шучу?
— Не думай, что мы сдались, — игнорирую его излияния. — Я вернулась только потому, что не хочу, чтобы ты испортил жизнь Паше. Кстати, пока не забыла — в конце августа мы уедем.
— То есть как это? — в голосе явный шок. — Куда?
— Подальше отсюда.
— А учеба?!
— Переведусь на заочный, — вхожу в свою комнату и пытаюсь закрыть дверь, но отец не дает мне этого сделать — просовывает в прореху ногу, а затем вовсе вламывается следом.
— У тебя совсем крыша поехала? — орет. — Нельзя тебе на заочный! Тебе потом на магистратуру поступать!
— Нельзя, да? Тогда вообще универ брошу. Мне все равно!
Отец резко хватает меня за плечи и рывком поворачивает на себя:
— Ты что — под кайфом? Он пичкает тебя чем-то? Что ты такое несешь! Ты свою жизнь ломаешь, дурочка!
— Я сломаю ее если потрачу не на того человека! Я не хочу смотреть потом в глаза своему ребенку и думать, что глаза эти могли быть похожи на глаза совсем другого человека, а не мужика, за которого я вышла потому, что он мне «подходит»! Ты же об этом думаешь, когда смотришь на меня, да? Думаешь, как оно бы сложилось, женись ты на той, другой. Той, которую, правда, любил.
— Твоя мама была прекрасной женщиной, — цедит сквозь зубы, побагровев.
— Не спорю. Хорошей правильной девочкой, дочерью правильных и, главное, перспективных людей. Но ты не любил ее. А любил ту, что тебе отказала. Ту, что сделала выбор в пользу чувств. Ты знаешь, я бы тоже тебя на ее месте не выбрала — ты черствый, папа. И вместо сердца у тебя каменная глыба, — смахиваю его руки и демонстративно ухожу в ванну. — И да, — оборачиваюсь. Отец стоит на том же месте, не мигая глядя мне в след: — Если ты будешь и дальше вставлять мне палки в колеса, я съеду отсюда раньше августа. Перееду к Паше. А потом мы и вовсе свалим из города, туда, где ты меня не найдешь. Хочешь никогда не увидеть своих будущих внуков? Тогда действуй, папа. Жги.
Захлопываю за собой дверь, включаю шумный напор воды.
Меня потряхивает, но я ощущаю фонтанирующую решимость. И я не блефую. Я действительно дала Кнуту положительный ответ — я готова бросить все и уехать с ним в Краснодар. Начать там жизнь с чистого листа. Если еще вчера я колебалась, то сегодня ничуть. Отец сам подтолкнул меня сделать этот шаг. Подтолкнул меня к нему.
Не знаю, может, потом я страшно пожалею о своем решении, неизвестно, как повернется жизнь, но зато точно знаю, что если не выберу любовь, о своем решении пожалею уже сейчас.
Я все делаю правильно.
Глава 41
— А мне всегда было интересно, ты знал, кто я, когда увидел меня той ночью в компании рыжего и остальных твоих дружков?
— Они мне не дружки, — щурится на ласковом вечернем солнце. — И вообще, что это за слово такое дурацкое?
— Не заговаривай мне зубы!
