Действительность хлестко бьет под дых, в солнечное сплетение, по щекам.
Удар. Еще удар.
Кнут не стрелял в него. Все это было подстроено.
— Мань… — делает шаг навстречу, а я делаю шаг от него и вытянув руку:
— Не подходи ко мне. Я все слышала.
— Ну что ты слышала, глупенькая? — вымучивает улыбку. — Уверен, что ты абсолютно не о том подумала. У тебя сейчас не самое лучшее психическое состояние, плюс гормоны… Кстати, ты витамины пьешь?
— Не заговаривай мне зубы! Ты хотел подставить его… Посадить ни за что! Он же не стрелял в тебя, да, пап? Не стрелял же? — рывком смахиваю слезы. — Прошу тебя, только не ври мне хотя бы сейчас!
— Маш, присядь, давай нормально поговорим. Без эмоций.
— Нормально поговорим? Нормально?! — голос срывается. — Поговорим о чем? Расскажешь мне, как придумал способ посадить Пашу? Господи, пап, разве можно ненавидеть кого-то настолько?! Это же… дико! Ты — голос закона, а творишь такое!
— Пожалуйста, — оборачивается на дверь. — На пол тона тише!
— Что он тебе сделал? Лично он сам! Что?! Что сделала тебе его семья? Брат? Отец? Мать?
На последнем слове он совсем едва заметно вздрогнул, изменившись в лице.
— Мать? Ты знал маму Паши? — и тут меня осеняет в очередной раз. — Это она та девушка? Твоя первая любовь?
— Я не хочу говорить об этом. Мне пора принимать лекарства, я не очень хорошо себя чувствую…
— Принимать лекарства? — сорвавшись с места хватаю со столика контейнер с разноцветными пилюлями и швыряю ими в отца. — Что там? Аспирин? Аскорбинка? Или что там пьют, когда «оцарапало слегка»?
Отец провожает взглядом закатывающуюся под тумбочку ярко-желтую таблетку, а потом поднимает на меня глаза. И сколько всего намешано в этом его взгляде…
Обессиленно опускаюсь на край больничной койки и, поставив локти на колени утыкаюсь лицом в ладони. Я рыдаю, и в моих слезах тоже намешано столько разнообразных эмоций: облегчение, обида от предательства, страх за будущее, просто колоссальная усталость.
Но самое главное — Паша не стрелял в отца, а я такое о нем думала. Такое наговорила… Господи, я настоящая дрянь! Это я не заслуживаю его, а не он меня.
— Прости меня, Мань, — прогибается матрас — отец опустился рядом. — Просто когда я узнал, что ты с ним… Именно с ним… Тебе не понять, у тебя нет своих детей.
— У меня будет от него ребенок, — хриплю, размазывая по осунувшимся щекам слезы. — Даже это тебя не остановило. Как так можно? Это же… бесчеловечно! Желать своей единственной дочери остаться матерью-одиночкой по-твоему высшее проявление отцовской любви?
Отец молчит, глядя на носки своих серых больничных тапочек. Седой и такой постаревший… Я ненавижу себя за эти мысли, но сейчас мне его не жаль. Ведь меня ему было не жаль тоже. Словно шоры с глаз слетели, раз! — и я мигом прозрела.
— Что она тебе сделала? Променяла на отца Паши? — выходит уверенно и твердо. Я больше не плачу. Настоящая пародистая Свиблова, гордись мной, папа.
Отец снимает очки и долго трет пальцами переносицу. Он не хочет ворошить прошлое, но придется. Я не уйду, пока не получу ответы.
— Я любил Наташу очень много лет. Со школы. Но с таким как я, как у вас сейчас принято говорить — задротом, ни одна девчонка не хотела заводить отношения. А уж тем более она! Плохие парни из вонючих подворотен — это да, с такими ей было интересно, а я… Отличник в окулярах с первой парты. Лох. После выпускного она уехала в столицу, как и многие в то время, в поисках лучшей доли, но через несколько лет вернулась. Не знаю, что у нее там не сложилось, слухи разные ходили, грязные слухи, но мне было наплевать на все, что о ней говорят. То есть вообще было все равно, ничего не напоминает? — смотрит на меня с горькой иронией. — Я тогда уже закончил академию правосудия, учился на магистратуре, жил отдельно от родителей. Я добился ее внимания и мы даже прожили вместе несколько месяцев… а потом я снял ее с папаши твоего ублюдка.
— Папа!!!
— Он же был никто, понимаешь? Полный ноль! Без образования, без целей, без планов на будущее. Но зато гонял на воняющей выхлопными газами «Яве». И ради этого она меня бросила? Ради смазливой рожи и ржавого мотоцикла? — скривившись, задает вопрос то ли мне, то ли самому себе. — Я плевал на мнение окружающих, зактыкал рты всем, кто смел называть ее столичной подстилкой, я поднял ее со дна, отряхнул… Я бы сделал из нее человека, я знаю, я бы смог, но она предпочла обратно на дно с дерьмом.
— Невозможно заставить себя полюбить кого-то. Как и разлюбить.
— Возможно, Маня. Возможно все. Я же смог потом полюбить твою маму. Мы с ней прожили прекрасные годы.
— Ты не любил ее, не ври хотя бы самому себе. Я не оправдываю мать Кнута, ее поступок был отвратителен, но мстить ее детям… Они же ни в чем не виноваты! Они — не она! Паша не должен нести ответственность за ее прошлые проступки.
— От осинки не родятся апельсинки, и жизнь это многократно доказала. Я посадил старшего Кнутова не потому, что у меня были с ним счеты… — ловит мой взгляд. — Хорошо, не только поэтому. Я посадил его потому, что он убил человека. Мотив — дело второе. Он был виновен и несет за это наказание.
— Но Паша же в тебя не стрелял, имей смелость признаться! Ты же сам это все, да? Неужели можно ненавидеть кого-то настолько, что даже намеренно причинить себе вред?!
— Только ради тебя, Мань… Ну не мог я допустить, чтобы ты связала свою судьбу с ним! Не мог, понимаешь?! Когда я увидел его, такого борзого, с этой спичкой во рту… Я как будто в прошлое вернулся, — тяжело вздыхает. — Посидел бы, подумал над своим поведением пару лет где-нибудь в колонии поселения. Не стал бы я надолго его упекать, так, спесь сбить. А потом глядишь — вышел бы человеком. А ты в это время нашла бы себе приличного мужчину. Не одной же тебе ребенка поднимать.
Если до этого я еще пыталась возродить в себе зачатки сочувствия, пыталась проникнуться его историей больной любви к «плохой» девочке, пыталась оправдать его ужасный поступок… То этими своими последними словами он перечеркнул все.
Он не раскаивается. Он до сих пор считает, что все сделал правильно и никогда не смирится с тем, что я полюбила сына женщины, которая его предала. Я осознаю это как никогда четко и поэтому мне придется сделать выбор.
Хотя я уже его сделала.
Молча поднимаюсь с кровати и под полный недоумения взгляд отца дохожу до двери. Убираю за уши волосы, поправляю юбку, а потом поднимаю с пола таблетку.
— Сегодня ты сделаешь так, чтобы Пашу отпустили домой. И никаких записей в уголовном деле.
— Это невозможно! Так быстро это все не делается, Мань. Ну кем я себя выставлю?
— Выздоравливай, пап, — положив таблетку на стол, ухожу, бесшумно закрыв за собой дверь.
