– Мм-м, предлагаю решать задачи последовательно, капитан. Мы пока не падаем слишком быстро и… упс!
– В чем дело, Джейк?
Папа побледнел, на лице выступил пот, он сжал челюсти и с усилием сглотнул несколько раз. Потом выдавил сквозь сжатые губы:
– Умням’рскаяблезнь.
– Нет, это космическая болезнь. Дити!
– Да, сэр!
– Аптечка в кармане за моим сиденьем. Расстегни ее, достань ломин. Одну таблетку – и не дай остальным разлететься.
Я вытащила аптечку, нашла бутылочку с надписью «Ломин», вторая таблетка ухитрилась выскочить, но я поймала ее в воздухе. Невесомость – забавная штука, ты не понимаешь, стоишь ты на голове или плаваешь на боку.
– Вот, капитан.
– Мня вс нрмльно, – пробурчал папа. – Тлькчутьвремянадо.
– Конечно, нормально. Ты сейчас примешь эту таблетку – или я впихну ее тебе в глотку своим грязным, мозолистым пальцем. Идет?
– Эм-м, капитан. Мне бы нужно воды – запить… но я, наверное, не смогу.
– Вода не нужна, просто разжуй ее. Вкус приятный, малина. И все время глотай слюну. Держи, – Зебадия зажал папе нос. – Открой рот.
Я услышала какие-то сдавленные звуки: тетя Хильда прижимала носовой платок ко рту, а из ее глаз текли слезы. Судя по всему, она вот-вот была готова добавить в атмосферу кабины использованные сэндвичи и картофельный салат.
Хорошо, что у меня в руке была вторая таблетка; тетя Хильда, конечно, сопротивлялась, но сил у нее было немного. Я обошлась с ней так же, как мой муж обошелся с ее мужем, а потом зажала ей рот ладонью. Я не знаю, что такое морская болезнь (или тошнота в невесомости), я могу ходить по переборкам с сэндвичем в одной руке, напитком в другой и наслаждаться жизнью.
Но жертвы этого недуга болеют по-настоящему, и голова у них перестает работать нормально. Поэтому я с силой зажимала ей рот и нежно шептала ей на ухо:
– Жуй это, дорогая тетя, жуй и глотай.
Вскоре я ощутила, что она жует. Через несколько минут она расслабилась.
– Ну что, тебя уже можно отпускать? – спросила я.
Она кивнула, и я убрала ладонь. Тетя Хильда слабо улыбнулась и похлопала меня по руке:
– Спасибо, Дити. Хочешь, поцелуемся и помиримся?
Марс-Барсум, похоже, вырос за то время, пока я занималась исцелением космической болезни тети Хильды. Наши мужчины обсуждали астронавигацию, и мой муж как раз произнес:
– Мне очень жаль, но радар Гэй рассчитан только на тысячу километров. А ты говоришь, что расстояние в сто раз больше.
– Около того. Мы падаем на Марс. Капитан, мы должны это сделать с помощью триангуляции.
– Как я могу это сделать, если у меня нет даже угломера? Как?
– Хм-м… С позволения капитана, хочу напомнить, как он только что вносил поправку.
Мой дорогой выглядел словно школьник, пойманный на глупом ответе.
– Джейк, если ты не перестанешь изрекать вежливости, когда я туплю, то я тебя высажу в космос и посажу Дити на место второго пилота. Хотя, нет, ты нам нужен, чтобы вернуть нас домой. Лучше я сам подам в отставку, а ты будешь капитаном.
– Зеб, капитан не может подать в отставку, пока корабль в пути. Это универсальное правило!
– Мы в другом универсуме.
– Это трансуниверсальное правило. Пока ты жив, тебе от него не отвертеться. Попробуем триангуляцию.
– Приготовься записывать, – Зебадия поудобнее устроился в кресле и прижался к окуляру. – Второй пилот.
– Готов к записи, сэр.
– Черт!
– Проблемы, капитан?
– Некоторые. У прицела проградуировано только пятнадцать милов в каждую сторону: концентрические окружности и в центре перекрестье, горизонтальная и вертикальная линии. Перпендикуляр к палубе и параллельная ей, я имею в виду. Когда я навожусь на Марс, планета выходит за границы круга в пятнадцать милов. Придется прикидывать на глазок. Так, он больше примерно на восемнадцать милов с каждой стороны. Так что удвой это и прибавь тридцать.
– Шестьдесят шесть милов.
– А мил – это одна тысячная. Точнее, один на тысячу восемнадцать с небольшим. Но одна тысячная – это достаточно точно. Подожди! Я вижу две яркие световые точки около меридиана – если меридиан проходит через полярные шапки. Давай я наклоню нашу машинку, чтобы они встали на перекрестье, а потом я отклонюсь от курса, и если мы не сможем замерить за один прыжок, сделаем за три.
Я видела, как более крупная «верхняя» полярная шапка (Северная? Южная? Ну, я чувствовала, что это – северная) медленно съехала набок, градусов на восемьдесят, когда мой муж разворачивал Гэй.
– Двадцать девять запятая пять… может быть… плюс восемнадцать запятая семь… плюс шестнадцать запятая три. Сложи.
Мой отец ответил:
– Шестьдесят четыре с половиной.
Я произнесла ответ раньше, но про себя: шесть четыре запятая пять.
– Кто знает диаметр Марса? Или мне придется спросить Гэй?
Хильда ответила:
– Шесть тысяч семьсот пятьдесят километров… примерно.
Это было достаточно близко к прикидкам Зебадии.
– Язва! Откуда ты знаешь такие вещи? – спросил Зебадия.
– Я читала комиксы. Ну, ты знаешь… «Бац! Полярис пропал!».
– Я не читаю комиксы.
– Там куча интересных вещей, Зебби. Я думала, что в аэрокосмических войсках в ходу инструкции в виде комиксов.
Уши моего любимого покраснели.
– Некоторые, – признался он, – но в них отредактированы технические ляпы. Хм-м… наверное, я лучше сверю эту цифру с Гэй.
Я люблю своего мужа, но иногда женщины должны держаться вместе.
– Можешь не трудиться, Зебадия, – сказала я холодно. – Тетя Хильда права. Полярный диаметр Марса шесть семь пять два, запятая, восемь плюс. Но для расчетов тебе хватит и трех значащих цифр.
Зебадия ничего не ответил… но сверяться со своим компьютером не стал. Вместо этого он сказал:
– Второй пилот, вы можете провести расчет на своем карманном калькуляторе? На таком расстоянии можно считать его как тангенс.
В этот раз я не стала хранить молчание. Удивление Зебадии по поводу того, что Хильда что-то знает из астрономии, вывело меня из себя.
– Наша высота над поверхностью – сто четыре тысячи шестьсот семьдесят два километра плюс-минус в зависимости от точности исходных данных. Предполагается, что Марс сферической формы, и отбрасывается краевой эффект или кривизна линии горизонта… это пренебрежимо малые величины на фоне точности ваших данных.
Зебадия отозвался так мягко, что мне стало стыдно, что я тут распустила перья.
