Перри осенило.
– Группе нужно собраться. Если мы пойдем прямо сейчас, успеем вернуться.
Мысль показалась ему разумной и легко осуществимой, но Гойя то ли по укурке, то ли из упрямства этого не замечал.
– Что-то случилось?
– Нет. Нет.
– Тогда давай не пойдем.
Слушатели взорвались ликующими воплями. Гойя развернулся и ушел в зал, Перри, поколебавшись, последовал за ним. Можно было предположить, что музыканты сейчас сыграют на бис, но Лора Добрински спрыгнула со сцены. Набычась, устремилась в толпу и направилась к выходу, толкнув по пути Перри. Он оглянулся через плечо и увидел, как она несется по коридору.
В зале включили свет, Таннер Эванс тоже спустился со сцены, волосы у него были влажные от напряжения. Он пожал руку стиляге и облапил Бекки. Перри не видел ее лица, но видел лица тех немногих, кто его обнимал, и многих из тех, кто не обнял. Все они смотрели на его сестру, обеими руками обхватившую Таннера Эванса. Она в “Перекрестках” меньше двух месяцев и уже явно обскакала Перри, продвинулась в самый центр.
До чего же, наверное, счастлива ее душа в том теле, в которое угодила.
Дальше в его голове сгустилась чернота, и Перри пришел в себя лишь на Пирсиг-авеню, явно целенаправленно шагая к заправке “Шелл”. В кошельке лежали двадцать три доллара, прежде предназначавшиеся на рождественские подарки Бекки, Клему и Преподобному, но если он потратит на каждого из них всего доллар-другой, вряд ли наступит конец света. И еще оставались монеты в прозрачной пластмассовой монетнице, которую Джадсон подарил ему на день рождения. На заправке Перри достал из монетницы десять центов и сунул в стылый таксофон у туалета. За спиной на снегу стоял тягач с горящей мигалкой, водителя за рулем не было. Телефонный номер, 241-7642, запомнить было легко: четвертая цифра – сумма первых трех, повторяющихся в десятичной инверсии четвертой, последнее же двузначное число – произведение двух предыдущих цифр, помноженных друг на друга.
Трубку взяли с шестого гудка. Не успел Перри назвать имя и фамилию, как его перебили.
– Извини. Закрыто на праздники.
– Мне нужно срочно.
Ответивший повесил трубку.
Тут бы Перри мудро признать поражение, вернуться в Первую реформатскую и довольствоваться бутылкой, которую, быть может, удалось промыслить Ларри Котреллу, но успех Ларри нисколько не гарантирован, скорее наоборот, у Перри есть деньги, у чувака наркотики – чего же проще?
Он был у чувака всего раз, и приходил не покупать, а знакомиться – его привел Рэнди Тофт, старше Перри, противный тип, Тофт продавал наркотики Киту Страттону. В дальнейшем Перри встречался с чуваком среди выбоин на парковке за старым супермаркетом сети “А&Р”, который заколотили досками, но еще не перестроили и не снесли, и каждый раз приходилось подолгу ждать, пока покажется белый “додж” без опознавательных знаков, Перри досадовал на непунктуальность чувака, но сделать ему замечание не решался. Оба знали, у кого власть, а у кого ее нет.
Дом отыскался легко, поскольку находился на тупиковой улице с жизнерадостным названием Феликс
[36] и на уличном почтовом ящике красовалась выцветшая наклейка “НИКСОН АГНЮ”
[37] – то ли в шутку, то ли чтобы сбить полицию с толку, то ли (кто знает?) по зову сердца. Перри шел по улице с названием Феликс по направлению к железнодорожной насыпи и заметил на подъездной дорожке белый “додж”, засыпанный еще более белым снегом. Из-за краев провисших жалюзи в окнах гостиной пробивался свет. На дорожке к двери ни следа, ее даже не чистили.
Установлено: всеобъемлющая порочность дарует власть.
Что же еще, риторически вопросил первый оратор, доказывающий это утверждение, отличает того, кто хочет купить наркотики, от того, кто хочет продать? В конце концов, покупатель так же волен оставить себе деньги, как продавец волен оставить себе товар. Не следует ли из этого, что разница во власти должна соотноситься с тяжестью преступления? Тот, кто толкает наркотики школярам, не вреднее брандспойта, он изливает блага на сверстников и на себя, тогда как превративший дело брандспойта в занятие всей жизни сознательно нарушает строгие федеральные законы. В нравственном отношении он куда хуже юного торгаша, поэтому последний молчаливо сносит непунктуальность первого. Чем глубже погружаешься в порок, тем сильнее тебя боятся.
Осмелев от того, как дурно он обошелся с Ларри Котреллом, Перри открыл сетчатую калитку и побрел по снегу к входной двери, за которой играла музыка. Не успел он постучать, как раздался сдавленный вой, и Перри только в эту минуту вспомнил, что у чувака есть собака; вой сменился свирепым басистым лаем, точно собака вдохнула воздуху, которого ей сперва не хватило, чтобы завыть. В тот единственный раз, когда Перри сюда приходил, собака стояла в раскрытых дверях, большая, короткошерстная, с карикатурно выпирающими мышцами челюстей, и подозрительно щурилась, сам чувак встретил их с Рэнди Тофтом за калиткой, с показным дружелюбием взял за плечи, и собака нехотя уступила. Теперь из-за лая на крыльце зажегся фонарь. Чувак заорал за дверью:
– Что ты творишь, она же не слушается! Собака меня не слушается! Вали-ка ты лучше отсюда! Нечего тут делать!
Перри не сомневался, что за ним наблюдают сквозь рыбий глазок в двери. Даже если сделать скидку на резонную подозрительность наркоторговца, ситуация не сулит ничего хорошего, но Перри подумал, что сдаваться рано: сперва нужно продемонстрировать свою безобидность. Он выудил из кармана кошелек, достал двадцать долларов и показал купюру в глазок.
– Что тебе от меня надо? – рявкнул чувак, перекрикивая лай. – Ты ошибся адресом! Уходи!
Перри изобразил, как затягивается косяком, чтобы у чувака не оставалось сомнений.
– Да понял я! Уходи!
Перри сделал умоляющий жест, и свет на крыльце погас. Казалось, разговор окончен, но дверь неожиданно распахнулась. Чувак в одних джинсах (пуговица расстегнута, молния тоже) держал за ошейник ярящуюся собаку, которая царапала воздух вздернутыми передними лапами.
– Чего тебе надо? – спросил он. – Что ты тут стоишь? Нечего тебе тут делать. За кого ты меня принимаешь?
Он оттащил от двери рвущуюся вперед собаку. Из дома дохнуло жаром.
– Да закрой ты уже дверь!
Перри счел это приглашением, вошел и закрыл дверь. Чувак оседлал собаку, точно пони, и повел вглубь дома, Перри же остался стоять на коврике у двери, на его галошах таял снег. В доме было градусов тридцать тепла. Из деревянной стереоустановки лилась музыка – “Ванилла Фадж”
[38]. Перри не помнил ни проигрыватель, ни гостиную в целом, отчасти потому, что стены в ней были голые и мебель безликая, но главным образом потому, что в прошлый раз его переполняли волнение, тревога, стыд, и он ни на что не обращал внимания. Чувак тогда, в прошлом апреле, представился Биллом, но по его насмешливой интонации Перри заключил, что имя ненастоящее. Рыжеватые усы казались слишком большими для его лица, одна нога на дюйм-два короче другой. По словам Рэнди Тофта, это уберегло его от Вьетнама, но, судя по чуваку, ему и так особо нечем похвастать. Безымянность соответствовала его положению в обществе.
