– Эй, – сказал Дэвид Гойя. – Думай, что говоришь.
Чуть погодя они вшестером остались стоять на снегу. Бекки поглотило ощущение нестерпимого разоблачения и неминуемой кары, но куда ни поверни, пойдешь не туда. Она повредила мозг, нарушила его химию – и как же теперь жалела об этом. Она согнулась пополам, точно ее сейчас вырвет, но вместо этого оперлась об уступ и неловко, как-то боком – упс – скатилась с него и выпрямилась. И ринулась в дверь запасного выхода, которую Лора Добрински распахнула настежь.
Справа от Бекки маячил зал, исполненный глаз, и она взбежала по лестнице на чердак церкви. Дверь захлопнулась за ней, и некоторое время Бекки пыталась нашарить в темноте выключатель, но потом забыла, что хотела, вспомнила и поразилась, как можно было об этом забыть: это потому что я удолбалась. Подвывая, она бочком двинулась вперед, на ощупь, вытянув руку перед собой. Наткнулась на что-то острое, металлическое, наверное, пюпитр, но ничего не разбилось. Вдалеке мерцал синеватый свет. Она решила ориентироваться по свету, но потеряла его из виду и усомнилась в его реальности. Следующий предмет, попавшийся ей под руку, оказался прохладный, без острых краев, длинный и, судя по звуку, полый. Оканчивался предмет изогнутой трубкой с острым концом. Видимо, полая рогатая корова. И эта корова оказалась нешуточным препятствием. Целая вечность минула с тех пор, как Бекки попала на чердак, и ее вдруг осенило, что время не счислить без света. Эта мысль показалась ей откровением. Бекки решила ее запомнить, хотя уже не понимала, что это значит. Ей хотя бы запомнить фразу “время не счислить без света", а что это значит, она потом сообразит. Но перед ее мысленным взором явился образ зыбучих песков, чудовищно живой образ: песок сыпался, засасывал ее, мысли мешались, расплывались. Бекки вновь обуял ужас, она протиснулась мимо полой коровы и уже полагала себя свободной, но тут корова схватила ее сзади, зацепила рогом карман ее прекрасного мериносового пальто, и Бекки услышала, как оно трещит по шву. Черт, черт, о черт. Она споткнулась о полую зверюшку помельче, глотнула пыли и упала на четвереньки. Вновь вспыхнул синеватый свет. Он лился из-за двери, и Бекки поползла к ней.
За дверью, освещенная круглым витражным окном, обнаружилась лестница, суженная сборниками гимнов. По ней Бекки спустилась в обшитое деревянными панелями помещение за алтарем. Бекки отворила “потайную” дверцу за кафедрой и вновь пережила озарение: святилище на самом деле святая святых. Единственная теплая лампа освещала висящее латунное распятие, прочие двери заперты на замок: Бекки это знала.
Вздрогнув от облегчения, она пересекла алтарь и опустилась на переднюю скамью. На миг успокоившись, она прикрыла глаза и отдалась волнам жути, вздымавшимся в черноте ее головы. В промежутках меж волн успевала раскаяться в содеянном и пожелать, чтобы этого не было вовсе. Но волны не отступали. Они изматывали ее, и она нашла прибежище в слезах.
Пожалуйста, хватит, пожалуйста, хватит…
Она молилась, но ее никто не слышал. После очередной волны кайфа Бекки точнее сформулировала просьбу, включив в нее адресата.
Пожалуйста, Господи. Пожалуйста, хватит.
Ответа не последовало. Когда она вновь пришла в себя, поняла почему.
Прости меня, взмолилась она. Господи! Пожалуйста! Я жалею о том, что сделала. Я поступила дурно, мне не следовало так делать. Если ты мне поможешь, клянусь, такого больше не повторится. Пожалуйста, Господи. Помоги мне.
По-прежнему нет ответа.
Господи! Я люблю тебя. Я люблю тебя. Пожалуйста, смилуйся надо мной.
И когда в ее голове поднялась очередная зловещая волна, Бекки опустила взгляд и увидела под волной не черную бездну, а золотое сияние. Волна оказалась прозрачной, зло – иллюзорным. А золотистое сияние – реальным и материальным. Чем пристальнее она вглядывалась в него, тем ярче оно становилось. И Бекки осознала, что искала Бога снаружи, не понимая, что Бог внутри. Бог – воплощенная благодать, и эта благодать всегда таится в душе. Бекки ощущала это утром, когда ее переполняла любовь к миру, и потом, еще отчетливее, в доброте, проявленной Перри, в великодушии, с которым она простила его. На свете нет ничего прекраснее благодати, и в силах Бекки стремиться к ней – но до чего же скверно она вела себя! Грубила маме, жестоко обошлась с Перри, соперничала с Лорой, пожалела наследства, смеялась с Клемом над чужой верой, надменная, эгоистичная, отрицавшая Бога, скверная. Бекки судорожно всхлипнула, точно в экстазе, открыла глаза и посмотрела на распятие над алтарем.
Христос умер за ее грехи.
Сумеет ли она? Сумеет ли отринуть таившиеся в ней грехи, отринуть тщеславие и страх перед тем, что скажут люди, умалиться перед Господом? Прежде это казалось ей невозможным, тягостной обязанностью, от которой не жди пользы. И лишь теперь она поняла, что это позволит ей глубже окунуться в золотое сияние.
Она подбежала к распятию, рухнула на колени в устланном ковром алтаре, снова закрыла глаза и молитвенно сложила руки.
Пожалуйста, Господи. Пожалуйста, Иисусе. Я была плохим человеком. Я всегда была о себе высокого мнения. Я хотела популярности, денег, высокого положения в обществе, и так дурно думала о других. Всю жизнь я была эгоисткой и ни с кем не считалась. Я самая мерзкая грешница, каюсь, каюсь. Простишь ли Ты меня? Если я пообещаю стать лучше и скромнее? Если пообещаю служить Тебе с радостью? Я буду браться за самую трудную работу, чтобы заслужить часы. Я постараюсь любить врагов и не отгораживаться от близких, я стану делиться всем, что имею, я буду жить добродетельно и не думать о том, что обо мне скажут другие, если только Ты меня простишь…
Она надеялась на ясный ответ, надеялась услышать голос Иисуса в сердце своем, однако ожидания не оправдались, и золотое сияние погасло. Но она успокоилась, в голове у нее прояснело. Бекки увидела свет Господень, пусть даже мельком, и Он откликнулся на ее молитвы.
Публичная библиотека, кирпичное здание с высокими окнами, выстроенное в двадцатые годы, стояло на лужайке, защищенной изгородью от собак. По будням библиотека работала до девяти вечера, но в обед пустовала, лишь одинокий библиотекарь сидел за столом выдачи среди молчания книг, дожидавшихся, когда в них возникнет потребность.
В библиотеку через переднюю дверь (которую использовали редко, поскольку большинство посетителей приезжало на машинах и парковалось позади здания) вошла взволнованная особа, пахнущая табаком и мокрым габардином. Лицо ее блестело, волосы потускнели от талого снега. Особа отряхнулась, потопала ногами по ковролину, раскатанному из-за метели. Благодаря бесконечным часам ожидания, пока дети выберут книги, она точно знала, куда идти. В читальном зале за абонементным столом есть шкафчик с телефонными справочниками крупных городов Америки и мелких – Иллинойса. Деньги налогоплательщиков не пропали зря: все справочники более-менее новые.
Она присела на корточки возле полки, вытащила самый пухлый справочник и раскрыла его на полу. За Гордонами и Гоуэнами, перед многочисленными Гринами, отыскался короткий столбец Грантов. Она готовилась к тому, что ее разочаруют, образумят, но была настроена так решительно, что мир, похоже, решился ей подыграть. И действительно, подле капли талой воды, сорвавшейся и покоробившей страницу, ее глазам открылось едва ли не самое эротическое зрелище в жизни.
