– Что ты обо всем этом думаешь?
– О чем?
– О тебе, обо мне, обо всей этой ситуации. Что ты об этом думаешь?
Эмброуз вздохнул.
– Я думаю, что это досадное недоразумение. Не стану отрицать, я считаю тебя виноватым, но понимаю, что пострадала твоя гордость. К моему сожалению, отчасти из-за меня. Я тогда перед тобой извинился. Если хочешь, могу опять извиниться.
– Брось.
– Тогда скажи, чем я могу быть тебе полезен.
За то время, что Расс не бывал в кабинете Эмброуза, там прибавилось знаков любви и обожания. Над столом висят стихотворения и записки девичьим почерком на страницах, вырванных из блокнота. Сотни снимков прикноплены внахлест, снизу выглядывают юные лица. Одну стену целиком, от пола до потолка, скрывают трафаретные афиши. Перышки, камни, резные палочки, клочки акварелей занимают две длинные полки. Чаша Эмброуза переполнилась.
– Сам не знаю, как это случилось, – произнес Расс. – Почему я так возненавидел тебя. Дело даже не в гордости: эта ненависть поглотила всю мою жизнь, и я не понимаю почему. Находиться в этом кабинете – сущая пытка. Единственное, что я могу сказать в свою защиту – что я не в силах этого преодолеть. Стоит мне задуматься о тебе хотя бы на пять секунд, и меня одолевает тошнота. Я даже смотреть на тебя не могу, меня тошнит от одного твоего вида.
Ни дать ни взять, маленькая девочка прибежала плакаться папе с мамой. Нехороший дядя Эмброуз меня обидел.
– Если тебя это хоть сколько-нибудь утешит, – откликнулся Эмброуз, – ты мне тоже не нравишься. Раньше я очень тебя уважал, а потом перестал.
Басовые вибрации вышли на крещендо и смолкли. Расс слышал восторженный рев публики, а значит, тот очень силен: ведь зал далеко. Ему бы утешиться тем, что ненависть обоюдна, но это лишь напомнило о неуважении Клема.
– Как бы то ни было, – сказал Расс, – мы не имеем права так вести себя в церкви. Это просто неприлично. Не знаю, как быть, но мы обязаны найти выход и общаться более… цивилизованно.
– Правильно сделал, что постучал ко мне. Смелый поступок.
– Господи боже мой. – Расс сжал кулаки. – Меня тошнит от таких разговоров. И эта легкая дрожь в твоем голосе, когда ты говоришь кому-то: “смелый поступок”. Можно подумать, ты у нас главный смельчак. И твое мнение самое важное.
Эмброуз рассмеялся.
– Хорошо, что ты это сказал. Смелый поступок.
– Я любил тебя, Рик. Я думал, мы друзья.
Ну вот, опять он говорит как обиженная маленькая девочка.
– Я ни о чем не жалею, – ответил Эмброуз.
– А я жалею. Теперь-то я понимаю, что это была не дружба, а сплошной обман. Я никогда не пытался стать пастырем молодежи, я в этом не силен. Потом в моей церкви появился ты, и ты прав, это задело мою гордость. То, что у тебя это так здорово получается. Зря я тебе завидовал, у меня ведь здорово получается много чего другого, что не получается у тебя. Но для меня все это вдруг словно утратило смысл.
– Да будет тебе известно, я с тех пор поднаторел в ремесле плотника и водопроводчика.
– Все равно тебе никогда не сравниться со мною. Я много чего умею и должен бы этим гордиться. Но стоит мне подумать о тебе, как все это теряет смысл.
Расс посмотрел на Эмброуза, поймал его взгляд и стремительно отвернулся.
– Я сочувствую тебе, Расс. Но вряд ли тебе это нужно.
– Ты прав, черт побери, мне это не нужно. Мне проще считать тебя говнюком. Кстати, по-моему, ты и есть говнюк. Ты оголтелый эгоист. И в “Перекрестках” ты ловишь кайф от своей власти. Ты балдеешь от того, что все смазливые девицы выстраиваются в очередь к тебе в кабинет. Ты еще больший лжец, чем я, но это неважно, потому что дети тебя любят. Ты правда им помогаешь, они еще слишком глупы и не видят тебя насквозь. Я ненавижу не только тебя, я ненавижу этих детей за то, что они тебя любят.
– А если я скажу, что меня тревожит ровно то же самое? Что я постоянно бьюсь над этими же вопросами?
– Получится интересно. Интересно представить, что ты, как и я, пытаешься быть хорошим, служить Богу, но все время сомневаешься в себе. Рассуждая логически, мне следует зацепиться за это и постараться тебя простить. Но стоит мне только представить не абстрактного человека, которого я должен простить, а твое лицо, и меня тошнит от ненависти. Как по мне, ты пытаешься усидеть на двух стульях. И властью своей упиваешься, и доволен собой за то, что тебя это беспокоит. Ведешь себя как говнюк и поздравляешь себя с тем, что имеешь “смелость” в этом признаться. А может, все люди так. Может, все люди каким-то образом ухитряются гордиться присущей им греховностью, но от этого моя ненависть к тебе не становится меньше. Наоборот. Я так тебя ненавижу, что начинаю ненавидеть все человечество, в том числе и себя. Сама мысль о том, что мы с тобой чем-то похожи, внушает мне отвращение.
– Ух ты. – Эмброуз покачал головой, точно слова Расса его изумили. – Я догадывался, что дело плохо, но чтобы настолько..
– Теперь понимаешь, с чем я все время борюсь?
– Да мне впору гордиться, что ты придаешь мне такое большое значение.
– Неужели? Я считал твой приход Вторым пришествием Христа. Я-то думал, тебе не привыкать к тому, что тебе придают большое значение.
– Но то, что ты сейчас говоришь, и как ты это говоришь… я никогда не слышал, чтобы в группе ты говорил вот так. С такой искренностью, с такой уязвимостью. Если б ты хоть раз так же раскрылся… Ты меня удивил.
– Да и черт бы с ним. Черт с тобой. Господи боже, Рик, ты никак хвалишь меня за честность? Да кто ты такой, чтобы меня хвалить? Я рукоположенный священник, я старше тебя в два раза! Прикажешь радоваться, что меня хвалит какой-то напыщенный говнюк из высшего среднего класса Шейкер-Хайтс? При том что мои похвалы ему абсолютно до лампочки?
– Ты меня не так понял.
– Я думал об Иосифе и его братьях. Ты не любишь, когда цитируют Писание, но, если ты помнишь, в Библии недвусмысленно сказано, кто злодеи. Старшие братья продали Иосифа в рабство, а все почему? Потому что завидовали ему. Потому что Господь был с Иосифом. В Книге Бытия несколько раз повторяется эта фраза: “И был Господь с Иосифом”. Тот был вундеркиндом, любимым сыном, и люди рассказывали ему сны, потому что у Иосифа был дар от Бога. Куда бы он ни пошел, люди вверялись ему, возвышали и восхваляли Иосифа. И его похвала значила для них ой как много. Когда я в юности читал Книгу Бытия, мне было ясно как день, кто тут плохой, кто хороший. И знаешь что? Теперь меня тошнит от Иосифа. Я всем сердцем сочувствую его братьям, потому что Господь их не выбрал. Это было предначертано, и им не повезло, но вот что невероятно: я так тебя ненавижу, что возненавидел и Бога!
– Вот это да.
– Я спрашиваю себя, чем прогневал Его, каких мерзостей натворил, что меня наказали тобой. Или таков был Его замысел, когда Он создал меня? И мне на роду написано быть плохим? Как прикажешь после этого любить Бога?
