– Вот, значит, как, – вздохнул бомж, когда верзила медленно удалился. – Старый знакомый. Значит, так тому и быть. А когда-то.
– Ну а что мне сказать? Как тебя назвать: другом, любовником? Я совсем запуталась, – полушёпотом призналась Тамара. – Что у тебя с глазом?
– Жидель лучом лазерным чиркнул в Мышеловке. Ну да ладно, это мелочи, ими можно пренебречь. У нас с тобой другие дела на очереди. Они не терпят отлагательств.
Бомж проворно засобирался, вытащил откуда-то видавшую виды кошёлку, сложил в неё мелочь из гнутой чашки, саму чашку заткнул за пояс.
– Всё, я, кажется, готов, пошли.
– Никуда я с тобой не пойду, – усмехнулась Тамара, оглянувшись вслед верзиле, который успел скрыться за углом. – Даже не мечтай.
– А разве я тебя об этом спрашиваю? – злорадно улыбнулся бомж, и эта улыбка так и осталась у Тамары перед глазами. Всё остальное померкло, посреди ночного звёздного неба зависло лицо с улыбкой и с бельмом на глазу: жутковатый сюрреализм начала века. – Ты не будешь помнить ничего из происшедшего, а то, что в тебя заложено, исполнять беспрекословно.
– И не подумаю, – вяло произнесла Тамара, чувствуя, как губы и язык перестают постепенно подчиняться. – Кто ты такой, чтобы.
Не чувствуя ни ног, ни рук, она вспомнила, что точно такие же ощущения были, когда перед операцией медаборта что-то ввели в вену, и она поплыла по волнам своей памяти. Перед глазами промелькнули детские годы, школа, выпускной бал.
Но сейчас бомж ничего не вводил, в этом готова была поклясться. Каким образом он смог добиться такого же эффекта?
Очнулась на подоконнике в каком-то заплёванном подъезде. Выйдя на улицу и вдохнув полной грудью, поняла, что бомж неведомым образом пронёс её метров двести, а потом поднял бесчувственное тело почти на второй этаж и там усадил на подоконник.
Передернуло от брезгливости, захотелось тотчас принять ванну. Забежав домой, быстро перекусила, потом схватила мобильник. Телефон Василия не отвечал.
«Неужели всё ещё с этой… журналисткой?» – с досадой подумала Тамара. Про то, что с ней случилось полчаса назад, и зачем забежала домой, девушка начисто забыла.
В шкуре Веласкеса
Бронислав не мог ни пошевелиться, ни закричать. Руки-ноги исчезли, будто их не существовало. Доктора как-то безболезненно сплющило, словно по нему проехал невидимый асфальтоукладчик. Спина с животом склеились подобно двум липким поверхностям скотча и замерли в таком положении, казалось, навсегда.
– Спокойно, скитальцы, умоляю! – Звучал всё тот же, хотя и значительно отдалившийся голос. – Не дёргайтесь, иначе сделаете себе только хуже. Если вы сорвётесь с гвоздей, рухнете с высоты на камни, – я вас не смогу вернуть на место.
В голове Бронислава, словно десятки кашляющих больных в коридорах поликлиники во время эпидемии, толпились вопросы. Один глупее другого. Но произнести их, озвучить как-то – он не мог.
– Примите то, что сейчас услышите, спокойно. Вы телепортировались… Вернее, я, не спросив разрешения, телепортировал вас в картины испанского художника Диего Веласкеса. Висите на стене средневекового замка. Ваське достались «Пряхи», а доктор превратился в «Вышивальщицу». Картины говорить не могут, поэтому вы лишены такой возможности. Возможно, ячсмитьбю, это и к лучшему, так как, сумей вы говорить, я бы, возможно, ничего бы не успел из задуманного, птахи залётные, вам втемяшить.
Хотелось вдохнуть полной грудью, сорваться и лететь вниз, но вместо этого доктор был неподвижен и взирал со стены на то, что разворачивалось внизу. А внизу тем временем он смог различить виновника всех случившихся с ним метаморфоз.
В свете нескольких факелов, закреплённых на стенах, между продолговатых чёрных ящиков передвигался огромный мизгирь с человеческой, причём совершенно лысой, головой. И при этом… разговаривал.
Доктору вспомнились занятия на кафедре психиатрии, рисунки больных шизофренией. Те сюжеты не шли ни в какое сравнение с тем, что разворачивалось теперь на его глазах.
– Смиритесь со своим положением, уважаемые пассажиры «Титаника», и выслушайте то, что я вам сейчас скажу! – натужно вещал Мизгирь, пытаясь жестикулировать одной из своих конечностей. – Уточнить дату, куда меня занесло в результате моих же опытов, не представляется возможным. Это пока и не так важно. Я называю это место Мышеловкой. Лишь благодаря этому контуру, – с этими словами Мизгирь поднял вверх болтающееся на его шее и мигающее зелёным светом устройство, – удалось выжить мне и, более того, поддерживать связь с вами, дорогие мои… шедевры живописи! Он работает на той же частоте, что и ваши гермошлемы. Ему благодаря я смогу вас отправить обратно. Гм… Если меня раньше не придушат эти твари, разумеется.
Когда доктор услышал последние слова, ему показалось, что гвоздь, на котором он висел, будучи картиной испанского художника, угрожающе зашатался.
– А теперича, еретики-богохульники, слушайте меня внимательно, – произнёс Мизгирь, прыгая с одного ящика на другой.
«Да ведь это гробы! – догадался Бронислав, едва не сорвавшись с гвоздя. – Некоторые крышки шевелятся, вот-вот откроются!»
Словно подтверждая его мысли одна из крышек тотчас приподнялась, оттуда высунулась костлявая рука, после показался череп с пустыми глазницами. Больше высунуться мертвец не успел, Мизгирь тотчас подскочил к нему и захлопнул крышку гроба. По-видимому, сил у мертвеца было чересчур мало, их приходилось копить, так как больше попыток «выхода на свет божий» не наблюдалось. Пока…
– Как сказано в бессмертной комедии классика, – продолжил, немного успокоившись, Мизгирь, – я пригласил вас, господа, с тем, чтобы сообщить пренеприятное известие: к нам едет… Вернее, не едет, а уже приехал, прибыл, так сказать, минуя огромное количество причинно-следственных связей методом противохода, первый мовбакер. Название происходит от английского «move backard» – двигаться назад, пятиться, ретро-перемещаться, короче. И это, дорогой крестничек, как ни странно, ты. Да, Васюта, выучил я тебя на свою голову.
Мизгирь указал ветвистой конечностью на картину, висевшую рядом с доктором.
– Увы, увы, Васятка, ты. Только тридцать лет спустя. Твои аналитические мозги через тридцать лет додумаются до того, КАК устранить главного конкурента на пути к мировому господству. Как бы запиленно это ни звучало.
Бронислав попытался припомнить хоть какой-то намёк на мировое господство, наблюдаемый за Торичео, но не смог. Парень представлялся ему самой скромностью, забитым и ведомым куда угодно офисным планктоном.
– То есть, – продолжил, пользуясь тем, что ему никто не оппонирует, Мизгирь, – устранить меня. Я твой конкурент. Помнишь, примерно месяц назад мы с тобой дискутировали о перемещении материи во времени? Ты правильно мыслишь, юбьтимсчя… Находишься, так сказать, на верном пути. И представляю, сколько брани готов на меня сейчас вылить, именно поэтому и сделал тебя картиной. Придётся смириться с обстоятельствами и слушать, слушать и ещё раз слушать, – при этом Мизгирь поднял одну конечность и погрозил ею висящей рядом с Брониславом картине.
