«Я понимаю, ты сейчас наказана за то, чего пока не совершала, – продолжало пульсировать в её голове. – Ты ещё никого не успела убить, придушить, взорвать… Я нарушаю, один из главных юридических постулатов, но я точно знаю, что ты совершишь это в будущем, если тебя отпустить на волю. Меня никто не поддержит, поэтому я беру на себя эту ответственность. Сознательно иду на преступление, потому что ты – исчадие ада, ты монстр, которого нельзя допускать до человеческого общества в принципе. Не знаю, кто твои родители, фывапролд, но они явно просмотрели, явно не справились со своей задачей.»
Слизняк умолк, чтобы отдышаться и откашляться. Чувствовалось, что ему невыносимо тяжело. Огонёк плясал на стене подобно лазерному прицелу, то ослепляя её, то соскакивая на другие картины.
Под рукой у Лейлы не было зеркала, чтобы взглянуть на себя со стороны. Впрочем, рук тоже не было. Она не могла кричать, так как не было ни рта, ни легких, ни гортани. Куда всё делось за какие-то мгновения, – не смогла бы объяснить. Было плоское, как листок бумаги, тело, втиснутое в деревянную рамку.
«Виси и страдай, мучайся авансом, – вновь захрипел Мизгирь-Слизняк, – и помни, кто и за что тебя наказал. За намерения тоже, оказывается, можно наказывать. Что я и делаю, ячсмитьбю. Ты будешь это видеть не день, не год, не десятилетие. Так будет вечно, поскольку времени здесь нет. Это не кончится никогда. Так будь же ты. Так будь же.»
Мизгирь начал заваливаться на бок, в голове Лейлы раздался судорожный хрип. Огонёк стал размашисто «чиркать» по стенам. Некоторые из картин в свете луча вспыхивали зеленоватым огнём.
«Прок… лята.» – прохрипел напоследок Мизгирь, его огонёк загорелся как-то по особенному ярко. Картины в его свете начали дымиться, плавиться и стекать по стене вниз.
Лейла хотела ему ответить, возразить, разорвать его, растереть в порошок, но… не было никакой возможности. Она даже не могла прикрыть веки, отвести взгляд от мерзости, распростёртой перед ней. Она сама была живым трупом с открытыми глазами и включённым мозгом.
До развязки ещё далеко
Радость-то какая: наконец, киллершу удалось водворить в Мышеловку!
До последнего времени Юрковский чувствовал вину за произошедшее с континуумом, за катастрофы и гибель людей. Когда Торичео заверил его, что всё вернулось на круги своя, и все – в том числе и отрицательные герои «пьесы» – живы, с плеч доктора словно свалился тяжкий груз.
Прошло около часа с тех пор, как буквально с зеркального потолка «рухнуло» на паркет бледное и бездыханное тело профессора. Кое-как увернувшись, они с Торичео тотчас засуетились подобно бригаде кардиохирургов, когда у оперируемого больного вдруг что-то происходило «не так».
Беглый осмотр не дал никаких положительных результатов. Одни отрицательные. Не было ни пульса, ни дыхания. Правда, зрачки ещё не расширились, и это внушало определённый оптимизм. Бронислав послал Торичео за «скорой», а сам собрался уже проводить реанимационные мероприятия, как вдруг у распростёртого посреди комнаты Жиделя открылись глаза, порозовела кожа, он сделал глубокий вдох и приподнялся на локтях.
– Кажись, копчик сломал, ортопеды! – услышал шокированный Бронислав, – не хотелось бы в травматологию-то. Можно сказать, ячсмитьбю, только жить начинаю, и вдруг – на койку. Не дело это… Слышь, вахабит, а где Васятка?
В этот миг глаза профессора медленно закатились, голова, гулко брякнув по паркету, заняла прежнюю позицию, а в профессорской груди доктор выслушал медленно затухающие удары сердца.
«Так не умирают! – подумал Бронислав, ползая на коленках возле лежащего тела. – Здесь что-то не то! Оно либо останавливается, либо выдаёт пароксизмы. Но чтобы так методично замедлять работу. Словно по инерции сокращаясь несколько раз. Это идёт вразрез со всеми постулатами физиологии!»
Последовавшие за этим два глубоких вдоха укрепили Бронислава в мелькнувшей мысли: «Дело в катализаторе! Передозировка! Не мудрено – столько инъекций в один день!»
Доктор вдруг поймал себя на мысли, что за время, проведённое в компании Торичео и Жиделя, многому научился и кое-что узнал. Например, ещё неделю назад мысль о катализаторе в аналогичной ситуации вряд ли пришла бы ему в голову.
До появления бригады «скорой помощи» Жидель ещё трижды приходил в сознание, садился на полу, давал указания, поражался своей беспомощности, и всякий раз интересовался, где Васятка.
Приехавшие медики работали молча и слаженно. Всё шло по накатанному до тех пор, пока из кардиографа не выползла плёнка.
– Состояние нестабильное, – пробубнил приехавший коллега Бронислава. – Думаю, он пока нетранспортабелен. Динамика какая-то странная…
– А что на плёнке, коллега? – не смог сдержаться Бронислав, и тотчас пожалел об этом.
– Коллега? – приехавший доктор снял очки. – Так вы врач?
– Невропатолог, а что? – всё ещё не чуя подвоха, пояснил Бронислав.
Медсестра, колдовавшая над капельницей, подозрительно скосила на Бронислава чересчур подведённые глаза.
– Тогда, может, проясните ситуацию с локтевой ямкой пациента? – указательный перст эскулапа застыл в сантиметре от следов инъекций катализатора. – Он у вас наркоша? Ни один наркоман так часто не колется, укольчики свежие, только что сделанные. Он бы давно окочурился.
– Послушайте, коллега, – Брониславу потребовалось немало усилий, чтобы отвести артачившегося доктора в коридор, подальше от медсестры и Торичео. – Вы всерьёз полагаете, что профессор, доктор технических наук может быть заядлым.
В этот момент Бронислав отчётливо различил шаги в соседней комнате, которая, по его представлениям, должна быть абсолютно пуста.
– А откуда у него столько дырок? – не унимался приехавший врач. – И зря вы полагаете, что среди стариков нет наркоманов. Это заблуждение! Меньше намного, но есть! И среди профессорского состава.
– Он себе катализатор вводил, – рассеянно глядя на приоткрытую дверь во вторую комнату, ответил Бронислав. – Его открытие, чудо двадцать первого века, способное перевернуть наше представление.
– Что за бред?! – встряхнул его за плечи коллега. – Какой ещё катализатор? Очнитесь!
В этот момент Бронислав почувствовал сильнейшую головную боль, его череп словно раскалывался пополам.
– Извините меня, – зажмурив глаза, он присел на подвернувшуюся банкетку. – У вас не найдётся что-нибудь от головы? Бессонные ночи, знаете ли. Может, давление внутричерепное.
– Да, да, конечно, Ирина, – доктор позвал медсестру. – Есть у нас что-то от головы? И давление измерьте, коллега наш всё-таки.
Пока медики суетились возле лежащего профессора, в коридор вышел Торичео. Его вид Брониславу не понравился.
– Такое впечатление, словно Данила-мастер вернулся из Мышеловки, – кое-как выдавил из себя парень, держась за виски. – Башка раскалывается от одного уха до другого. Совсем как при его приближении. Верный признак!
